словарей и учебников разговор. Для меня математика стала бузой, я бежал от ответов быстрее борзой… Но зато занимали мои вечера: „иже“, „аще“, „понеже“ et cetera… Ничего не поделаешь с языком, когда слово цветет, как цветами газон. Я бросал этот тон и бросался потом на французский язык: Nous etions… vous etiez… ils ont… Я уже принимал глаза за латунь и бежал за глазами по вечерам, когда стаей синиц налетела латынь: „Lauro cinge volens, Melpomene, comam!“ Ax, такими словами не говорят, мне поэмы такой никогда не создать! „Meine liebe Mari“, — повторяю подряд и хочу по-немецки о ней написать. Все слова на моей ошалелой губе — от нежнейшего „ах!“ до плевков „улюлю!“. Потому я сегодня раскрою тебе сразу все: „amo“, „liebe dich“ и „люблю“! Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.
Москва: Худож. лит., 1974.
О, город родимый! Приморская улица, где я вырастал босяком голоштанным, где ночью одним фонарем караулятся дома и акации, сны и каштаны. О, детство, бегущее в памяти промельком! В огне камелька откипевший кофейник… О, тихо качающиеся за домиком прохладные пальмы кофейни! Войдите! И там, где, столетье не белены, висят потолки, табаками продымленные, играют в очко худощавые эллины, жестикулируют черные римляне… Вы можете встретить в углу Аристотеля, играющего в домино с Демосфеном. Они свою мудрость давненько растратили по битвам, по книгам, по сценам… Вы можете встретить за чашкою „черного“ — глаза Архимеда, вступить в разговоры: — Ну как, многодумный, земля перевернута? Что?
