Беседовали ее начальница и мужчина лет тридцати, непонятно как проникший к ним за перегородку. Разговаривали они очень тихо, практически шепотом, и, чтобы разобрать каждое слово, Кате пришлось затаиться по ту сторону заставленных карточками стеллажей.
– Понимаете, я тридцать лет прожил и не знал, что отец-мать мне не родные. Ни разу, с самого детства, даже тени подозрения не мелькнуло! Любили они меня очень… А я – их. И тут такое! Мама перед смертью решила рассказать, что я им не родной. Зачем – не знаю. Может быть, суеверие какое-то, да и не слишком интересно в этих причинах копаться. Главное, что теперь я знаю: где-то еще на земле ходит женщина, и эта женщина – моя мать, понимаете? Моя родная мать! Бросила меня она сразу при рождении, вот в этом вашем роддоме, отказ написала, ну а другая взяла и усыновила. Я не для того ее хочу найти, чтобы в чем-то упрекнуть. Нет, детство у меня счастливое было. А просто хочу посмотреть на нее, узнать, кто она такая и как живет. Мать все-таки! Вдруг она нуждается в чем-то? Помогите, я в долгу не останусь! У вас здесь, в архиве, я знаю, все данные есть…
– Не могу, нет, не могу, не имею права, и не просите, и не уговаривайте, – отнекивалась заведующая. – Это же подсудное дело, что вы, под монастырь меня хотите подвести?!
– Так не узнает же никто!
– Все равно! Да и вообще, как я это сделаю, вы подумали или нет? Как искать, кого искать, где искать? У нас таких случаев, как ваш, за пятьдесят лет существования родильного дома, знаете, сколько накопилось? И все они считаются секретными сведениями. Нет, не просите, помочь ничем не могу.
– Но я вас очень, очень прошу…
Шатову окликнули из окошечка регистратуры, и она так и не узнала, сумел ли незнакомец уговорить заведующую архивом открыть ему тайну его рождения. Но слова начальницы о том, что: «У нас таких случаев, как ваш, за пятьдесят лет существования родильного дома, знаете, сколько накопилось?», глубоко запали ей в память. Она еще не знала, какую выгоду можно из них извлечь, но чувствовала, что здесь явно что-то кроется.
Неделю или две Катя обдумывала услышанное, а потом, во время одного из ночных дежурств, решила покопаться в архиве. Ей понадобилось довольно много времени, чтобы разобраться в огромном количестве пожелтевших от времени страниц. Но в конце концов все эти торопливые, расплывающиеся, часто неразборчивые строчки рассказали ей любопытную вещь.
Оказывается, один-единственный родильный дом каждый год делал счастливыми – в прямом смысле слова – несколько бездетных семей. «Отказные» дети, количество которых, увы, ежегодно росло, находили своих новых и настоящих пап и мам здесь же. Приемным родителям, конечно, приходилось изрядно побегать по инстанциям и пообивать пороги различных учреждений, собирая справки и другие документы, но результат того стоил: пищащий сверток покидал родильный дом на руках тех, кто искренне мог и хотел любить это маленькое существо. Информация об усыновлении тщательно зашифровывалась, скрывалась, перекочевывала из одной папки в другую, многие страницы вообще оказывались вырванными, но при наличии желания и усердия кое-что можно было разобрать. Главным образом это касалось истории усыновлений или удочерений, случившихся от пятнадцати до сорока лет тому назад. Более поздние истории архив не сохранил: законодательство изменилось, тайны усыновления стали оберегаться особенно тщательно, а главное, теперь они заносились в компьютер, доступа к которому Екатерина Шатова не имела.
Но, подумала Катя, при желании можно было извлечь выгоду и из того, что есть. Ведь случай, когда приемные родители признаются детям, что они им не родные, очень-очень редки; историю мужчины, приходившего к ним в архив, можно было считать скорее исключением из правил. А если усыновители так озабочены сохранением тайны, значит, готовы за неразглашение этой тайны платить!
Но она не могла шантажировать людей напрямую, от своего имени, ведь это грозило бы увольнением со ставшей теперь такой нужной работы, а то и уголовным наказанием. Поэтому, когда Катя узнала, что из ее родной деревни под Житомиром в Москву перебирается ее двоюродная сестра Даша Загоруйко, ликованию ее не было предела. Девушки встретились, и мошенница раскрыла кузине карты. В том, что Даша примет ее план, она, зная ее весьма шаткий нравственный кодекс, нисколько не сомневалась. Так и случилось. Обозленная на весь белый свет Даша мрачно сказала:
– Они все у меня попляшут. Все! Будут платить как миленькие. Мне не дали нормальной жизнью пожить, от сына моего, Пашки, все отвернулись, замуж мне не дали выйти – теперь пусть сами мучаются! Я им всем за себя отомщу, москвичам этим сытым… Ненавижу!
Так девицы начали этот мерзкий бизнес, приносивший им, надо признаться, вполне неплохой доход.
– Подождите, Ада, – прервала я ее. – Это же какая-то чушь! Вы хотите сказать, что взрослые, умные, даже, наверное, юридически образованные люди – ведь попадались же среди них такие? – могли пойти на поводу у двух недалеких и не слишком сообразительных шантажисток? Я не большой специалист в законодательстве, но даже мне известно, что у нас в Уголовном кодексе есть статья, карающая за разглашение тайны усыновления.
– Да, – кивнула Ада. – Сто пятьдесят пятая статья УК, введена в действие с 2003 года. Наказание – штраф в размере полугодовой зарплаты, либо исправительные работы на срок до одного года, либо арест на срок до четырех месяцев…
– Ну вот!
– Здесь есть один нюанс. Человека можно задержать или даже посадить по этой статье – но только после того, как тайна усыновления уже перестала быть тайной. То есть жертвы шантажа Дарьи и Екатерины могли бы добиться того, чтобы шантажисток осудили – но не раньше, чем те рассказали бы их детям, что родители – приемные. А как раз этого приемные родители допустить никак не могли! Ведь, по большому счету, сколько бы лет ни было твоему ребенку – сорок или пятнадцать, – он все равно для тебя ребенок, и приемные родители любят его с не меньшей силой, чем сколько-то лет тому назад. И готовы всячески оберегать его от душевных травм. И те, кто всем сердцем привязался к детям, которых воспитал, хотя и не родил, ни за что не хотел, чтобы
– Так, и что же было дальше?
– А дальше случилось то, что обычно случается с разного рода жуликами и пройдохами: негодяйки наткнулись на еще большего, чем они, негодяя. Где, как Екатерина Шатова познакомилась с Николаем Бобуа – сейчас уже неважно, к тому же это не имеет ровным счетом никакого отношения к нашей истории. Суть в том, что они познакомились, понравились друг другу и вскоре стали любовниками. И в одну из «особенно упоительных», как выразилась сама Екатерина, ночей, отдыхая после любовных ласк, положив голову на грудь любимого, она рассказала ему обо всем. И…
– И?
– И Николай Бобуа был слишком большим авантюристом, чтобы не заинтересоваться новым бизнесом. Они стали работать вместе. Николай взял на себя все руководство «операциями». Он же привлек к работе и своего подельника – молодого человека по имени Владик, парня без особых занятий, профессионального обольстителя. Словом, образовалось целое преступное сообщество, и какое-то время дела у них шли хорошо. Катерине удалось даже добиться того, чтобы Николай поселил ее и сестру в своей квартире (девушкам надоело шляться по съемным комнатушкам и ругаться с хозяевами). Правда, сам с ними жить он не стал. Приезжал часто, в гости. И поставил условие – никаких детей! Он терпеть не мог детей. И кроме того, он опасался, что мальчишка рано или поздно проболтается о том, что он увидел или услышал. Бобуа был очень осторожен. Вот почему Дарье и пришлось устроить мальчика на пятидневку в детский сад и забирать его к себе только тогда, когда она была уверена, что дома никого нет.
– Понятно…
– Что вам понятно?
– Понятно то, что ничего не понятно!
– Вот именно. То есть непонятно, какое вся эта история имеет отношение к тому, что произошло с вами, Вера. Но вот на что стоит обратить внимание: в последнее время между Николаем и Владиком, похоже,
