– Так она жива? – выдохнули мы с Сашкой. По моему телу разлилась волна громадного облегчения: я закрыла и вновь открыла глаза. Передо мной встало бледное испуганное лицо старшего сына Серафимы, Артема, я снова ощутила робкое прикосновение его теплой ладошки…
– Жива, – кивнул Бугаец. – Жива, но, как вы понимаете, в тяжелейшем состоянии. Ее огрели по голове куском тяжелой ржавой трубы. Мы нашли орудие покушения, преступник выкинул его через несколько шагов, убегая по направлению к автобусной остановке. К трубе прилипли волосы и кровь пострадавшей, так что сомнений нет. У Серафимы Чечеткиной сильное сотрясение мозга, плюс глубокое проникающее ранение в глаз, велика вероятность, что она ослепнет… если вообще выживет, сейчас она в реанимации. Нам передали ее плащ, в кармане которого обнаружилась целая пачка документов.
Среди этих документов были: паспорт самой Серафимы, паспорт ее дочери Риты, свидетельство о рождении Чечеткина Андрея Валерьевича (в графе «мать» – четко вписаны Ритины имя, фамилия и отчество, на месте данных «отца» – прочерк), выписка из медицинской карты ребенка, подписанная дежурной сестрой располагавшегося недалеко от места преступления дома малютки.
Разумеется, следственная бригада сразу же наведалась в это детское учреждение, тем более что Бугаец буквально накануне сам разговаривал с Серафимой.
– Мне пришлось лично сообщить ей о смерти дочери, – сказал он с досадой. – Как будто и без того мало у меня головной боли! Когда сказал, она как окаменела. Хорошо, что за порог вышла, а то мелкотня ее испугалась бы… А когда про подкидыша упомянул – очнулась. Вцепилась в меня, говорит – внук это мой, дочери погибшей сын… Отдайте, мол. Какое там «отдайте», когда мальчонку увезли уже? Я и сказал, чтобы она успокоилась и забрала внука своего на следующий день. А она и слушать не хочет. Не буду, говорит, ждать, сейчас схожу…
Бугаец пытался объяснить Серафиме, что осиротевшего ребенка на воспитание другому человеку, пусть даже родной бабушке, могут отдать только по решению суда, но обезумевшая от горя женщина не хотела ничего слышать. Как выяснилось позже, этим же напором она взяла и дежурную сестру. Та действительно не имела формального права отдавать ребенка Симе, но…
– Так ведь грех же в казенном доме его держать, при живых-то родственниках! – разводила руками сестра, когда ее призвали к ответу. – Она же все документы предъявила. И женщина такая приятная, справная такая, вежливо говорила, не рисовалась тут…
Строго говоря, у дежурной сестры не было, конечно, никаких доказательств, что доставленный вечером младенец и есть Андрюша Чечеткин, чью метрику ей предъявляла его бабушка. Но пожилая сестра Серафиме просто поверила.
– Да, поверила! – говорила она почти с вызовом. – Вижу – женщина хорошая, честная, и поверила. Вы бы тоже небось поверили, кабы видели, как она тут тряслась вся! Это, грит, первый мой внук, войдите в положение… Ну-тк, а я что? Дите-то к нам поздненько уже доставили. Никого уж не было из начальства, и оформить как следоват мы ребятенка не оформили… Ладно, говорю, забирай свово внука. Вынесла ей. Она его схватила – и бежать. Я говорю – стой, возьми хоть карту-то с осмотром, пригодится! Вернулась. Поблагодарила…
Складывалась следующая картина: Серафима Чечеткина, забрав поздно вечером из дома малютки грудного внука, направилась вместе с ним к автобусной остановке. Но по пути на женщину напал неизвестный. Не грабитель, если судить по нетронутым вещам, но, возможно, маньяк, если принять во внимание красный осколок, который преступник воткнул своей жертве в глаз. Осколок наводил на мысль о связи между двумя преступлениями – убийством Риты и нападением на ее мать.
– А ребенок? Андрюша? – снова прервала я Бугаеца. – Алексей Федорович, где же ребенок?!
Ответом мне были поднятые плечи следователя:
– Именно это мы и сами очень хотели бы знать. Ребенок пропал. И все говорит в пользу той версии, что его забрал преступник. Сейчас идет поиск свидетелей – может, кто-то видел вчера в десятом часу вечера человека с младенцем на автобусной остановке? Но надежды мало. Главное, совершенно непонятно, зачем нападавшему вдруг понадобился грудной ребенок? Ведь незадолго до этого он, напротив, от него избавился. Подбросил его к дверям чужой квартиры. А потом…
Мы молчали.
Бугаец безнадежно вздохнул и отвернулся.
– Будем хотя бы надеяться, что мальчик жив… – тяжело сказал он. – И вдруг добавил непонятное: – Самое удивительное, что все это совершенно невозможно!
– Почему? – удивилась я. – Возможно все, что не противоречит законам физики. Почему бы кому-то не искать в квартире убитой некую кассету? И почему бы многодетной матери Серафиме не пасть от руки маньяка? И новорожденному не носить имя Андрюша и не быть сыном Риты Чечеткиной?
– Вот-вот! Как раз последнее-то и невозможно, – Бугаец устало прикрыл глаза и провел ладонью по лысине, приминая легкий пушок на макушке. – По данным судмедэкспертов, проводивших вскрытие погибшей, Маргарита Михайловна Чечеткина никогда не рожала! – ошарашил он нас. – А кроме того, перед смертью девушка не имела… то есть не была… вернее, она не состояла… – следователь неожиданно смешался, покраснел и закашлялся. По тому, как он прятал глаза, мы поняли: Бугаец уже давно подобрал подходящий глагол, просто слово никак не идет с его языка.
– Перед смертью она не спала с мужчиной? – подсказала Ада участливо. – Не занималась любовью? Не имела половых контактов? Не участвовала в соитии? Не совокуплялась?
– О господи, перестаньте! Да-да, именно это я и хотел сказать, но слышать такое из женских уст… вы циник, я всегда это подозревал!
Ада выдала ему еще одну из своих фирменных улыбок.
– Просто я предпочитаю называть вещи своими именами, Алексей Федорович. И чтобы дать вам возможность избавиться от нас окончательно, разрешите задать последний вопрос. Да? Спасибо. Скажите, что еще удалось установить вашему следствию?
Нахальству вопроса Бугаец не удивился. Казалось, он вообще решил не спорить и не возмущаться. Может быть, у него болела голова? А скорее всего, он решил, что с Адой так будет проще.
– Девушку, Риту Чечеткину, задушили, а затем – уже мертвой (это тоже установили эксперты) – воткнули в глазное яблоко красный осколок, – вялым тоном произнес он ужасные вещи. – Возле тумбочки, рядом с кроватью убитой, следователи обнаружили разбитый плафон ночного светильника. До того как его разбили, этот плафон представлял собой конус, сделанный из ромбовидных кусков красного и белого стекла. И, по всей видимости, убийца в виде какого-то непонятного для нас знака (осколок в глазу у жертвы) не только использовал именно это стекло, но и прихватил с собой несколько кусочков. Здесь я, опять же, ссылаюсь на экспертов, это они указали в своем заключении, что в куче битого стекла не хватает нескольких частей.
– Это все?
– Пожалуй.
– Спасибо большое.
– Приятного аппетита.
– Зоя Яковлевна, теперь дело за вами, – сказала Ада, когда все мы вновь оказались в машине. – Вы должны вспомнить и сказать нам, с кем дружила Серафима Чечеткина.
– Я?! – вопрос меня и в самом деле удивил.
– Да, вы. Вы много лет проработали консьержкой в доме, где все они жили. У Серафимы было семеро детей, подобные многодетные женщины обычно бывают очень заняты. И в то же время Сима наверняка была просто вынуждена иногда прибегать к помощи соседей. Знаете, как бывает? Попросить присмотреть за детьми час-другой, помочь с покупками, соли-луку занять. Да мало ли! Можете вы мне сказать, с кем особенно дружила Сима? Ну, к кому из соседей она иногда забегала?
– Если у нее и была такая подруга, то я об этом не знаю, – медленно сказала я, припоминая. – Ведь я несу дежурство внизу, у самой входной двери, и что там происходит на этажах… А! Вспомнила! – Ох и обрадовалась же я, что вспомнила! – Время от времени, не сказать, чтобы очень часто, Людмила наша выводила на прогулку Симиных малышей. Да, точно! Иногда, но это случалось.
– Что за Людмила?
– Жиличка с третьего этажа, швея-надомница. Хорошая швея, между прочим. У нее полдома в клиентах.
