Татьяну, – а кроме того, ты, конечно же, Водолей. Знак воздуха под покровительством Урана. То есть ты из тех людей, с которыми никогда не соскучишься. Женщина-Водолей всегда в исканиях, она стремится к своим идеалам, которые могут очень отличаться от принятых в обществе, она, как правило, рано выходит замуж и нередко – за мужчину намного старше себя.
– Отца? – задумчиво протянула Татьяна, совсем не обратив внимания на то, что говорила Ада. – Отца… А вы знаете – может быть. Глеб… он действительно обращался со мной, как с девочкой. Баловал, ласкал, придумывал дурашливые прозвища, игры… И мне это нравилось. Мне все в нем нравилось, – добавила она и зажмурилась от слез.
– Сколько ему тогда было лет, вашему мужу?
– Сорок три.
– А тебе девятнадцать. Да, это солидная разница, даже для нынешних реалий. Н-да. А теперь, Танюша, сосредоточься, потому что от лирики надо перейти к фактам, если мы хотим найти убийцу. Итак, в тот же день ты отказала своему жениху…
– Нет, – с удивлением сказала Таня. – Я не отказывала. В тот день все прошло по плану: мы вернулись в ресторан, закончили обед, поговорили… Даже день свадьбы назначили. Вернулись с Ритой и мамой домой, уложили малышей, все, как обычно. Потом все легли спать. Было тихо… и мне не спалось. Я тогда не могла понять, что со мной происходит, проворочалась всю ночь без сна. А утром вместо института поехала к Глебу на работу, предлог какой-то выдумала. Меня не пустили, конечно. Пришлось до вечера караулить – так хотелось его увидеть! Просто увидеть, хотя бы издалека! Наконец он вышел, стройный такой, подтянутый, пошел к машине. Я кинулась к нему, чуть под грузовик не попала, мне вслед заругались…
– А он?
– Удивился, конечно. Но по лицу было видно – рад. Я чувствовала, что понравилась ему, меня только пугало – может, я ему нравлюсь в качестве невесты сына? Предложил до дому подвезти, по дороге в кафе- мороженое повел. Все время смеялся, по щеке меня трепал – я, вообще-то, терпеть не могу, когда к лицу прикасаются, а тут аж сердце зашлось… Смотрела на него и не слышала почти, что кругом делается. Ничего, кроме его голоса, не слышала, даже смысла слов не могла разобрать.
– Понятно. Значит, сам Поляков и не думал, извини за вульгарность, отбивать тебя у собственного сына?
– Нет-нет! Это я его, как вы говорите, отбила. Я за ним полгода бегала. Свадьбу два раза откладывала, придумывала что-то… Потом Валера понял наконец, что это неспроста, потребовал объяснений. Я и объяснила.
– Вот так прямо и сказала: «Я люблю твоего отца»?
– Да. Мне было все равно.
– А отставной жених? Он что?
– Сначала не поверил. Потом… плакал. По-настоящему, как ребенок. – Таня вздрогнула и поежилась. – Мне неприятно об этом говорить, простите.
– Понятно. Но скажи вот что: он тебе не угрожал?
– Нет.
– А отцу?
– Нет, никогда. Он… Валера просто исчез.
– То есть? Скрылся неизвестно куда?
– Нет. Исчез из моей жизни.
– Так… А Лара и Тамара Станиславовна?
Я еще не успела договорить, как Таня вскочила. То есть не вскочила – она по-прежнему стояла у окна, опершись руками о подоконник, а напряглась, напружинилась, собралась, словно для прыжка.
– Да! Я же вам говорю – это они его убили! Они убили Глеба и хотели… – она вдруг зарыдала, – хо… хотели по-погу-погубить… его сы… сызнова!
– Убили – и хотели снова погубить? – удивилась Ада. – Как же такое возможно, Танюша?
– Я думала, мы с Глебом потонем в их ненависти, – сказала Татьяна, отрыдавшись и вытерев слезы сжатым кулаком. – Захлебнемся, как люди, которых цунами накрыло. Конечно, я знала, что такая «железная леди», как Тамара Станиславовна, просто так, без боя, от мужа не отступится. Но надеялась, что это… расставание… пройдет, по крайней мере, интеллигентно. А она повела себя как базарная торговка.
Вместе со своим будущим мужем Таня переживала все – стояла с непокрытой головой под градом упреков, увещеваний и оскорблений; молча, опустив голову, выслушивала о себе самые разные «сведения», наиболее мягкими из которых были «сволочь», «шалашовка», «дрянь подзаборная» и «сучка с течкой». Несколько недель кряду во дворе дежурили перепуганные Митя с Артемкой, которые, едва завидев сестру, бежали предупредить ее, что в их подъезде опять «прячется эта сумасшедшая тетка» – пару раз Тамара Станиславовна уже приходила к ним и коршуном набрасывалась на Таню, вцепляясь в волосы унизанными перстнями пальцами, и таскала девушку по двору, и отвешивала ей на виду у всех соседей сокрушительные твердые пощечины, от которых Танина голова моталась из стороны в сторону.
Стиснув зубы, Таня терпела все. Она терпела все, в том числе и всеобщее, хоровое осуждение окружающих. Ни один человек не одобрял этого дикого, как считали все, союза.
Ни один человек – даже Рита.
– Ох, Танька, ничего не могу я тебе сказать. Надеюсь хотя бы, что ты знаешь, что делаешь! – это было все, что сказала ей сестра, у которой она так надеялась найти понимание.
Друзья Полякова, подруги его жены, родственники, знакомые и друзья знакомых родственников его друзей – наступали со всех фронтов. Глебу Владимировичу последовательно угрожали неприятностями по службе, отлучением от респектабельных домов, запоздалым раскаянием и даже ухудшением здоровья:
– Молодая жена, друг мой ситный, это тебе не старая объезженная лошадка! Она из тебя все соки выжмет – подохнешь прямо в постели, хорошо еще, если штаны успеешь натянуть!
А Тане говорили:
– Этот твой, с позволения сказать, «избранник», лет через десять-пятнадцать станет безнадежным импотентом. Слюни пускать и лапать тебя потными руками – вот все, на что будет способен! А ты, Танюша, к этому времени только-только самым бабьим соком нальешься. Завоешь ты с таким мужем от тоски, дурочка!
Все это они выслушивали и переживали каждый в себе – только иногда Таня позволяла себе поплакать, спрятавшись на груди у любимого. И не выдержала лишь единственный раз.
В этот день Тамара Станиславовна пришла к ней домой и, запершись с испуганной Татьяной на кухне, прислонилась спиной к двери. Не отрывая сухих, горевших ненавистью глаз от порозовевшего Таниного лица, женщина сунула руку в свою черную сумку.
– Я просто вросла в стенку, даже зажмурилась: мне показалось, что она сейчас вынет пистолет или даже гранату. Так она смотрела на меня, с таким отчаяньем! – во мне на секунду даже жалость шевельнулась. Но только на секунду. Потом я подумала: а как же я? А Глеб? А мама? Как же мы все? А она все смотрела, и смотрела, и тянула что-то из этой сумки, так медленно…
Но Тамара Станиславовна вынула не пистолет. В ее руке оказалась пачка денег – большая, перевязанная крест-накрест стопка стодолларовых купюр, которую женщина и протянула Татьяне. Рука ее дрожала.
– Вот. Возьми это, пожалуйста, Таня. И… и прости меня. Это все, что у меня есть. Тебе ведь
В голове у девушки словно что-то разорвалось, окружавшие предметы вдруг поменяли цвет, перед глазами все поплыло. Она шагнула к Поляковой и со всей силы ударила ее по руке. Бело-зеленые бумажки разлетелись по убогой кухоньке.
– Идите отсюда! Идите отсюда вон!!!
Но Тамара Станиславовна не ушла. Она шумно, надрывно вздохнула и вдруг бросилась к Тане, зажала голову соперницы в сухих ладонях – девушка почувствовала, как массивные перстни царапнули ей щеки:
– Отольются… отольются тебе мои слезы! – сказала Тамара пугающе тихо, впиваясь в Таню взглядом. Глаза у нее стали страшные, косые, на дне их разгорался черный огонь. – Убью! – шептала она. – Тебя убью и его не пожалею…
