– Понятно… – сказала я. – Ну что ж, если больше вы ничего не можете вспомнить… Мне бы хотелось еще с Иваном поговорить, вы не могли бы меня проводить и, ну, представить как-то? Дома сейчас Иван?
Илья снова помолчал и поднялся, пропуская меня вперед. Его квадратные плечи оказались почти вровень с дверным косяком.
– Должен быть у себя…
Дома братьев и вправду как будто прижимались друг к другу, разделенные одним невысоким забором. Чтобы попасть из одного двора в другой, достаточно было только протиснуть свое тело через лаз, который образовывали три легко смещавшиеся в сторону доски. Илья пролез первым и с той стороны забора вежливо подал мне руку.
Зачем-то оглянувшись перед тем, как последовать за ним, я поймала на себе тяжелый взгляд Валентины; ни разу не выйдя из своей комнаты к нам за все время беседы, она стояла на крыльце и все так же медленно куталась в серый пуховый платок.
На дворе младшего Нехорошева нас встретил звонкий лай. Годовалый щенок кавказской овчарки бесновался в пыли, не зная, куда девать свою молодость, силу и хорошее настроение; он то прижимался к земле, виляя во все стороны метелкой хвоста, то вновь вскидывался, подпрыгивал чуть ли не на метр и выхватывал из рук высокой молодой женщины сучковатую палку. Внезапно пес сменил цель и, ловко извернувшись, прыгнул прямо на хозяйку дома, повалив ее наземь. Лежа на земле и пытаясь подняться, женщина заливисто, как девчонка, захохотала, а Полкан, или как там его звали, шумно дыша, облизывал ей лицо.
– Фу, Аргус, фу! – прикрикнул на собаку Илья.
Женщина обеими руками взяла собачью морду, приблизила ее к своему лицу, звучно поцеловала зверя прямо в нос – и только после этого вскочила на ноги, отряхиваясь, пробежалась по моей фигуре оценивающим взглядом – с головы до ног и обратно.
– Алка, – сказал с упреком мой провожатый, – ну что это? Ему на цепи сидеть надо.
– Зачем? – возразила женщина. – Кур я, сам знаешь, не держу, а на привязи ему скучно. И мне тоже.
– Балуешь собаку, – проворчал Илья.
Он представил меня по всей форме – и блестящие глаза женщины вновь, уже более детально, заскользили по моей фигуре. Она нисколько не стеснялась, рассматривая меня, как некое обыкновенное, но небезынтересное существо. Я переступила с ноги на ногу.
– Ага, – с удовлетворением сказала Алка, закончив свой осмотр. – И что мне с ней делать?
– Проведи ее в дом и поговори с человеком!
– Ага. Все, Аргуша, у меня тут более интересный собеседник нарисовался, – отмахнулась она от наскакивающего на нее пса. – Что ж, пойдемте! Вани дома нет пока, у соседа он, крышу помогает перекрывать. Но мы поговорим, – она неожиданно подмигнула мне, – посидим, поболтаем. Иди, Илья, – обернулась она к деверю, – мы разберемся.
– Алка – ты смотри! – строго и (для меня) непонятно сказал Нехорошев.
– Иди, иди! – она отмахнулась. – Разберемся.
Дом младшего сына Руфины отличался от того, который я только что покинула, более современной обстановкой. И мебель здесь была получше, и словно бы даже света проникало больше сквозь широкие, с раздвинутыми до упора занавесками окна. К моему удивлению, Алка провела меня не в большую комнату, как диктовали законы гостеприимства, а усадила на большой табурет в кухне.
Впрочем, здесь было очень даже уютно: на окошке трепетала веселая занавесочка с зайчиками, играющими на барабанчиках, в небольшой железной печке бесновались жаркие огненные язычки.
Когда я села, женщина, встав прямо передо мной и уперев руки в боки, вдруг звонко крикнула:
– Пашка!
На этот крик из комнаты сразу же выполз толстый, как пузырь, парень с книжкой – на вид лет пятнадцати. Хмуро уставившись на Алку, он остановился на пороге.
– Ну?
– У нас гости! – торжественно сказала Алка.
– Ну?
– Ну и иди.
– Нет.
– Иди, Пашенька, – ласково сказала Алка, беря подростка за подбородок. – Иди, родной мой.
– Отец заругается, – буркнул подросток.
– Не твоя забота.
Парень развернулся и вышел из кухни, неслышно ступая по половицам ногами в толстых вязаных носках. Через минуту в выходящее во двор окно я увидела, как его упитанная фигура медленно направляется к калитке. Он размахивал на ходу хозяйственной сумкой.
– Зачем вы его? – робко сказала я. – Мальчик не помешал бы нисколько.
– Мальчик сейчас придет, – был ответ. – Я его в магазин отправила. А вы что подумали?
– А-а, – мне-то показалось, что Пашку просто выставили из дому. – В магазин. Понятно…
– Ну, рассказывайте!
Иванова жена уже сняла длинную вязаную кофту, в которой она резвилась во дворе с собакой, и осталась в легком домашнем халатике с воланами. Остановившись передо мной, она живо провела рукой по высветленным до почти что снежной белизны волосам – подстриженные коротким каре, они быстро пробежали сквозь ее пальцы и упали на лицо, почти полностью закрыв один блестящий изумрудно-зеленый глаз со слегка подкрашенными ресницами.
Рассмеявшись, Алка тряхнула головой, снова откидывая волосы с лица, и села рядом, приблизив ко мне лицо и опустив подбородок на подставленные чашечками ладони.
– Ну? – спросила она с почти детским нетерпением. – О чем мы будем говорить?
– Я бы хотела узнать…
Излагая жене Ивана уже проверенную на старшем брате версию о редакционном задании, я рассматривала Алку, тешась надеждой, что мой пристальный интерес останется незамеченным ею. Женщина казалась не многим старше меня – ей было едва ли многим больше тридцати лет, а возможно, и меньше. Ивану же, как я уже знала, было сорок семь.
Но смущала меня не столько разница в возрасте – это не такая уж редкость, – сколько вопрос о том, как Илье вообще удалось заполучить в жены такую куколку. Сами Нехорошевы, если судить по Илье, особой наследственной красотой похвастаться не могли.
А Алку действительно можно было отправлять прямо на подиум – высокая, длинноногая, белокожая, но главным в ее внешности было даже не это, а то, что нельзя подогнать под рамки словесного портрета: живость, что ли? Непосредственность? Или темперамент? Слово не подбиралось.
Зависть набросилась на меня, злобно кусая; она была такой же, эта зависть, как и я сама – маленькой, толстой и рыжей. Я честно пыталась отогнать эту озверевшую жалящую муху, но она продолжала виться и жужжать надо мной, отравляя мне жизнь.
– А Пашка – он кто? – спросила я сердито.
– Ванин сын, – ответила Алка, все так же упирая подбородок в руки. Ее большой, слегка продолговатый глаз (второй вновь закрыла упавшая на лицо белая прядка) был похож на красивую зеленую раковину.
– Сын Ивана? Не ваш?
– Ну что вы! – приподняв голову, Алка рассмеялась и снова оперлась о ладони подбородком, обхватила пальцами щеки. – Разве я так плохо выгляжу? Пашка – сын Вани от первого брака.
– Так вы вторая жена? – вопрос звучал несколько бесцеремонно, но я сердилась, чувствуя, что начинаю попадать под обаяние этой Цирцеи.
– Да. Вторая и… – снова всплеск русалочьего смеха! – … и любимая.
– А первая где?
– Она погибла, – просто и, кажется, даже без приличествующей случаю тени сожаления сказала Алка. – В результате… Как это говорят? ДТП. Вам разве Илья ничего не говорил?
– Илья? Нет. Почему об этом мне был должен рассказывать Илья?
