каждым шагом многочисленные слоеные юбки вздымались и вновь обвивались вокруг ее стройного стана, тонкие браслеты на смуглых руках блестели серебром, темные глаза сверкали вызовом пополам с насмешкой.
Она еще продолжала что-то говорить, напирая на Риту и тесня ее к выходу, но девушка стояла как замороженная. Не шевелясь и даже не моргая, она смотрела на цыганку – настоящую цыганку, настоящую Земфиру, она даже и не подозревала, что таких еще можно встретить в их маленьком городе…
– У нас в стране вообще-то обязательно десятилетнее образование иметь, – все-таки выдавила из себя Рита.
Вместо ответа Чалэ так расхохоталась, что ее небрежно подколотые косы, как шелковые канаты, развернулись и упали почти до колен. Она ловко подхватила их и, запрокинув голову, стала при помощи длинных шпилек пристраивать прическу на место.
В это время груда тряпья, в беспорядке сваленная на кровати с никелированной спинкой, вдруг зашевелилась и оттуда послышался некий писк, переходящий в поскуливание. Хозяйка отнюдь не спешила выяснять, в чем дело, – до тех пор, пока скулеж не перерос в громкий трубный рев. Только тогда молодая женщина, не торопясь, подошла к кровати, разворошила лоскуты и выдернула из-под цветных одеял чумазого, черноглазого полугодовалого мальчишку с голым пузом, одетого только в одну рубашонку.
Не обращая больше внимания на Риту, Чалэ присела на кровать и ловко вынула грудь, от чего ревущий бутуз сразу пришел в хорошее настроение и зачмокал.
– Ты иди себе, – уже спокойно сказала женщина Рите. – Передай там своим начальникам: придут мальчишки в школу, как освободятся. Поработают и придут.
– Вы их что, работать заставляете? – возмутилась Рита, тем не менее зачарованно наблюдая за женщиной.
– Мужчина сам понимает, когда ему работать идти. Бедно у нас, не видишь? Это четвертый у меня уже, – сказала Чалэ, тряхнув малыша, который, впрочем, не обратил на это внимания и только усилил чмоканье. – Мальчишка четвертый, а еще дочери две.
– У вас шестеро детей? У вас? – удивилась Рита. Молодая женщина выглядела лет на двадцать пять, не больше.
– Ага, – не без гордости ответила Чалэ.
Девочка окинула быстрым взглядом комнату.
Если бы Рита росла точно так же, как другие нормальные дети, она бы быстро поняла, что семья Чалэ живет в ужасающей бедности и грязи, несмотря на золотые и серебряные украшения, надетые на хозяйке. Но Рита смотрела на обстановку дома сквозь призму своих книжных познаний о быте цыган и поэтому видела только то, что хотела видеть. Низкая кровать, цветные засаленные одеяла, ситцевая занавеска, делящая комнату на две половины, глиняная посуда, земляной пол и печка-«буржуйка» – весь этот аскетизм казался ей до ужаса романтичным и оттого завлекательно-прекрасным… Почти как в декорациях к фильму «Табор уходит в небо»! Вот она, кочевая жизнь, которую Рита так хотела, так мечтала увидеть!
– Я помогу вам, хотите? – предложила Рита.
Хозяйка ничего не ответила, склонившись над сыном, и девочка уже по собственной инициативе пристроила портфель на низкой табуретке и подошла к женщине. Та молча передала ей насытившегося мальчишку и сдернула с веревки над головой застиранную тряпку, отдаленно напоминавшую пеленку…
С этого дня директорская дочь Рита Мурашко стала часто навещать Радмилу, так звали многодетную мать Чалэ. Ей было тридцать лет – чуть больше, чем показалось Рите, и она была действительно матерью шестерых детей, причем старшему сыну, Роману, уже исполнилось шестнадцать. Как оказалось, замуж Радмилу выдали в тринадцать лет, а забеременела она уже через год.
– Как же ты решилась, так рано? – удивлялась Рита, помогая пеленать маленького. Это занятие она особенно полюбила и даже чувствовала к крепышу затаенную нежность.
– Да у нас не спрашивают, – отмахивалась Радмила. – Родители все решают. Решили – дозрела, ну и замуж. А что? – смеялась она, блестя зубами. – Замужем не быть – в таборе не жить…
Познакомилась Рита и с мужем смешливой цыганки, молчаливым Захаром, который никогда не помогал жене по хозяйству – у цыган считается, объяснила Радмила, что все должна делать женщина. Большую часть дня он проводил, лежа на кровати за занавеской и куря трубку, не обращая внимания на то, что в одной комнате с ним находится маленький ребенок.
Близнецы Миша и Руслан Чалэ, те самые, которые пропускали школу, вместе с сестренками целыми днями пропадали на каких-то таинственных заработках. Каждый вечер они приносили домой по нескольку горстей мелочи, и по этой примете Рита догадывалась, что дети занимаются попрошайничеством.
Но ее розовые очки и в этом явлении не позволили увидеть что-то ужасное. «Какие молодцы, помогают матери, жертвуя учебой!» – вот и все, что подумала глупенькая Рита. В порыве чувств она даже отдавала Радмиле свои карманные деньги, которые тут же исчезали в ворохе ее бесконечных юбок.
Дома свои частые отлучки приходилось как-то объяснять, и Рита придумала себе дополнительные занятия с учительницей английского. Чтобы доказать необходимость этих занятий, пришлось даже специально схватить две-три тройки по инглишу, чему несказанно удивился весь класс: у пятерочницы Мурашко до сих пор никогда не бывало других отметок.
– Но вообще-то, – Людмила Витальевна, рассказывавшая мне всю эту историю, заговорщицки наклонилась к моему уху и начала утирать уголки глаз скомканным платочком, – вообще-то Маргарита к этим цыганам-то не просто из любопытства ходила. Да. Уж я-то наслышана об этом, сколько вечеров мы с ней проболтали… Одним словом, она того… влюбилась она там, в таборе этом. Да. Вот в чем дело-то было, понимаете? Старший сын Радмилы этой, Роман, он уже почти взрослый парень был. Шестнадцать лет – это по ихним, цыганским, понятиям жених уже готовый. И парень-то он был, Маргариточка говорила, уж очень красивый. Вот она и не устояла…
Ровно бившееся до сих пор сердце Маргариты действительно дрогнуло и стало сбиваться с ритма, когда она впервые увидела Романа. Высокий, выше матери, и такой же смуглый парень в алой рубахе навыпуск по-хозяйски вошел в комнату и… застил девчонке свет в окошке.
– Чего такая грустная, красавица? – спросил он как бы мимоходом, и Рита покраснела, может, впервые в жизни. Красавица! Так ее не называл даже папа!
Может, по какой-то необъяснимой причине неприглядная в те годы Рита и вправду понравилась Роману, а может, парень просто маялся от скуки (Маргарита быстро заметила, что в таборе работают в основном только женщины и дети), но он включил обаяние на полную мощь – и недели через две после первого знакомства девушка была готова идти за ним хоть на край света.
напевал он ей, сидя на пороге своего барака, нарочито небрежно перебирая струны треснувшей гитары.
Несмотря на довольно убогую обстановку, Роман искусно передавал голосовыми модуляциями эмоциональность, экспрессию, напевную чувственность и томную лиричность, сокрытые в известных и давно забытых цыганских романсах… Рита слушала. Ее называли красавицей, ей пели песни, ее приняли в свой круг самые романтичные люди на земле – цыгане, – о чем еще было мечтать?
Но Роман, как видно, вовсе не считал, что мечтать больше не о чем. И убедительно доказал ей это, когда весна взяла разгон и холмики, на которых стояли таборные бараки, покрылись сочной зеленью. А когда такой же зеленью оделись и деревья растущего невдалеке лесочка и пригретые солнцем побеги молодого папоротника вытянулись вверх и выпустили мягкие лапы, Роман совершенно по-суворовски, действуя по принципу «быстрота и натиск», сделал Риту…
– …Теперь мы муж и жена, да? Ты меня женой своей сделал? – заглядывая в черные глаза любимого, спрашивала немножко испуганная Рита, сидя на папоротниковом «ложе» и неловко прикрываясь помятым платьем. – Ведь по вашим законам ты как будто замуж меня взял?
Парень отвернулся и пожал плечами. Он не был жестоким по натуре и вовсе не хотел объяснять дурочке, что цыгане, напротив, обязательным условием для брака считают девственность невесты. Да и потом, не может, ну не может цыган жениться на чужачке!
Всего этого Рита не знала и всю весну и лето продолжала ходить с Романом на прогулки в папоротниковые заросли. А в августе, в тот самый день, когда Алексей Дмитриевич радостно объявил жене