Она дала ему время осмыслить услышанное, глядя на небольшой песчаный вихрь, крутящийся над дорогой. Он быстро утратил силу, и песок кучкой осыпался на землю.
— Семьдесят, — повторил Кир, видимо совершенно не понимая, что имела в виду Калай.
— Вспомни Книгу пророка Даниила, — со вздохом сказала Калай.
— Ты имеешь в виду пророчество о семидесяти седминах и Конце времен? — после короткого раздумья спросил Кир.
— Да. Даниил пророчествовал, что после разрушения Иерусалима вавилонянами пройдет семьдесят седмин лет и придет мессия. Иерусалим был разрушен в три тысячи двести восемьдесят четвертом году по иудейскому календарю. Седмина составляет семь обычных лет. Следовательно, умножаем семь на семьдесят и получаем четыреста девяносто лет. Последняя седмина, то есть последние семь лет этого мира, началась по вашему календарю в двадцать шестом или двадцать седьмом году. Ваш Господь и Его последователи верили, что в тридцать третьем или тридцать четвертом году наступит конец света.[67]
Кир резко дернул лошадь за повод, и жеребец остановился.
— Я не знал этого.
— Ты бы знал это, будь ты иудеем. Как твой Господь.
Похоже, это совершенно ошеломило Кира, и он почти остановился.
Ведя лошадь в поводу, Варнава догнал их и посмотрел им в глаза. Его лицо напряглось.
— Что-то не так?
— Я и Калай говорили о папирусе. Седьмое слово, «Селах», выпадает из общего рисунка, а если сложить порядковые номера его букв, получится сорок три, что…
— При сложении дает семь, — перебил его Варнава. — Что еще?
— Калай также заметила, что двадцать восемь букв после слова «Селах»…
— Дают десять, а семь раз по десять будет семьдесят.
Кир разинул рот.
— Ты знал это?
— То, что папирус может соотноситься с пророчеством о семидесяти неделях в Книге пророка Даниила? Да. Но не забывай, что «Селах» может быть вставлено в текст просто как ритмическая пауза. Это слово часто встречается в Псалмах именно в этой роли. Если стихи читаются нараспев, то в них должны быть ритмические паузы.
Кир уперся взглядом в горизонт, словно концентрируя на нем свои мысли.
— Но это также может значить и то, что папирус говорит о Конце времен.
— Или о приходе мессии, который должен стать его провозвестником, — ответил Варнава.
Заратан выглянул из-за плеча Варнавы. Калай не переставала удивляться: в его голубых глазах все так же светилось постоянное изумление происходящим. Хотя, казалось бы, после всего того, что им пришлось перенести, это должно было исчезнуть.
— Папирус является картой, показывающей путь к Концу времен? Не сказал бы, что мне это сильно нравится, — мрачно проговорил он.
— А я-то думал, что ты жаждешь наступления Царствия, — сказал Кир.
— Да, конечно. Но слова «Конец времен» звучат как конец всего.
Варнава вытер пот со лба грязным рукавом своего одеяния.
— Не беспокойся, Заратан. Мы даже не знаем, является ли это картой.
— Двадцать седьмой год, — прошептал Кир. — Тот год, когда Господь начал свою проповедь?
Варнава кивнул.
— Возможно, хотя есть вероятность, что это было в двадцать восьмом году или даже в двадцать девятом, в зависимости от того, какого из Евангелий придерживаться.[68]
Угасли последние лучи заката, и пески барханов окрасились в пурпурный цвет.
— Тогда неудивительно, что Господь наш сказал, что живущие с Ним узрят апокалипсис, а Петр писал, что Конец времен у порога. Они действительно думали, что правильно истолковали пророчество о семидесяти неделях.
— Уверена: они истолковали его абсолютно правильно, — с некоторой насмешкой сказала Калай. — Но к сожалению, само пророчество оказалось вздором, и вы, глупые монахи, потеряли три столетия, ожидая Конца времен, вместо того чтобы жить полноценной жизнью в соответствии с промыслом Божьим.
Она сказала это таким тоном, что лошади перепугались. Они затопали копытами и затрясли головами. Стук копыт и звон упряжи казались очень громкими в вечерней тишине пустыни.
Варнава погладил лошадь по шее и что-то прошептал ей на ухо. Калай не расслышала, что именно, но лошадь успокоилась.
Темнело, ветер стих, и в воздухе снова запахло морем.
— Какая же ты злая! — сверкнув глазами, сказал Калай Заратан. — Ты унижаешь нашу веру при всякой возможности! Зачем это?
— Потому что всем известно, что боги, желая уничтожить человека, сначала делают его верующим, — картинно выгнув брови, ответила Калай.
— Чего-чего? — непонимающе переспросил Заратан, глядя на братьев в надежде, что они объяснят ему смысл этой фразы.
— Мы все очень устали. Идемте в Газу, — вместо объяснения сказал Варнава.
Прошло еще полчаса, прежде чем они добрались до водоема, о котором он говорил. Оказалось, что теперь он находится внутри городских стен. Проезжая через ворота, они почувствовали запах вареной козлятины и свежего хлеба. Источник был обложен камнями, образовывавшими большую емкость с кристально чистой водой.
Спешившись, они подвели лошадей к источнику и принялись пить сами, зачерпывая воду пригоршнями. Утолив жажду, Варнава вздохнул и с благоговением погладил рукой мешок из газельей кожи. Их окружал обычный городской шум: лай собак, звон тарелок тех, кто вкушал вечернюю трапезу. Послышался утробный мужской хохот, заплакал ребенок, потом раздался голос матери, отчитывающей его.
Калай сидела на краю резервуара, обводя взглядом дома с плоскими крышами, внутри которых горел слабый свет. Вероятно, скоро городские ворота закроют, но сейчас люди, по всей видимости, озабочены лишь тем, чтобы накормить свои семьи.
— Им очень хотелось пить, — сказал Варнава, показывая на пьющих воду лошадей. — Но нам нельзя долго здесь задерживаться. Слишком опасно.
— Но мы ведь сначала найдем что-нибудь поесть? — жалобно спросил Заратан, оглядывая своих спутников.
Калай вглядывалась в лица монахов. С той ужасной ночи в монастыре они сильно изменились. Спокойствие и вера, делавшие их черты мягче, исчезли. Морщины на лице Варнавы обозначились глубже. Он принял на себя святую миссию и был готов идти до конца, чтобы ее исполнить. Взгляд Заратана метался, как у перепуганного кота. Будь у него хвост, он бы, наверное, постоянно им нервно дергал, ища место, куда спрятаться. А Кир… Кир выглядел человеком, взявшим на себя ответственность. От него зависела их безопасность, и он хорошо знал это. Он сделает все, чтобы ее обеспечить. Все они, подумала Калай, стали прежними, какими были до прихода в монастырь.
— Братья, — настаивал Заратан, — нам же надо поесть, правда?
— Нет времени, — ответил Кир. — Утоли жажду, настолько, чтобы мы смогли идти дальше.
Заратан застонал и зачерпнул еще одну пригоршню воды.
— Не беспокойся, — сказал Варнава. — Я уверен, что Ливни покормит нас, когда мы придем к нему. Он всегда был очень радушным, хотя и слегка странным.
— В каком смысле странным? — с подозрением в голосе спросил Заратан.
— О, он очень одухотворенный человек, просто немного не от мира сего, вот и все.
Воспользовавшись возможностью, Калай прополоскала горло и умыла лицо. Лошади продолжали пить, но делали это уже с полузакрытыми, как будто от облегчения, глазами. Едкий запах конского пота был по-своему приятным, пробуждая воспоминания о детстве и конюшне, которая была у их семьи. Счастье,
