Чтобы ответить «да», нужно засучить рукава и работать, обливаясь потом, черпать жизнь полными пригоршнями, погружаться в нее целиком. Ответить «нет» легко, даже если ты должен умереть. Надо только неподвижно сидеть и ждать. Ждать, чтобы остаться жить, и даже ждать, чтобы тебя убили.
ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ РОМАН
Парня зовут Ромкой, Романом. У него странноватая для непривычного уха фамилия: Пузо. Впрочем, на заводе, где парень работает, она не вызывает насмешек, напротив, на парня поглядывают с уважением, потому что это известная на заводе фамилия Героя Социалистического Труда, отца Романа.
Романа любит замужняя женщина, и он любит ее. Это чувство «недозволенное», но серьезное, оставляющее на сердце рубцы и закаляющее душу. А потом Роман хоронит друга, умершего от страшной болезни, саркомы, и из благородства, а еще больше потому, что не нашел себя, женится на юной вдове друга. Но семейная жизнь у них не ладится, и, расставшись с женой, Роман тоскует по неродной дочурке… И еще немало другого, сложного и грустного, случается в этой книге. В конце книги он принимает решение стать военным, ибо «это очень красиво — голубь мира с веточкой в клюве. Но защищает наше дело не он. Защищают самолеты с бомбами на брюхе. Ракеты. Танки».
Так почему же серьезная книга эта названа «Веселым романом»? Конечно, можно бы сослаться на то, что веселый Роман — это только герой, а не произведение. Однако Владимир Киселев не случайно и не напрасно наделил героя именем, совпадающим с обозначением жанра, и придал названию книги многозначительную двусмысленность.
Да, Роман в самом деле веселый парень, расположенный к неожиданным, а порой и рискованным шуткам. Он способен унести из зала суда старую скамью подсудимых (разумеется, заменив ее новой), потому что старый клен нужен дяде Пете — великому мастеру, чтобы сделать бандуру. Или он может, мобилизовав окрестных мальчишек и зверски проработав целую ночь, увешать яблоками тополь у хаты колхозного кладовщика, чтоб навсегда отучить его от воровства. И Рома умеет заговорить зубы любой продавщице и познакомиться с любой девушкой на улице, да так, что она посмеется, но не обидится. Еще в школе его за это прозвали шутом. Но любящее сердце прозорливее. Вера — та самая замужняя женщина — однажды рассказала Роме, как она его впервые заметила: «…вдруг… ты встал в такую позу, как будто опираешься локтем на барьер или ограду… Ты стоял так, как это делают мимы в цирке или на эстраде. Но на сцене это никогда не производит такого впечатления». Те же ассоциации («цирк», «эстрада»), но без оскорбительного, нередко ранившего Рому словечка «шут»… Более того, от «цирка» этого, вероятно, и ведет свое летосчисление Верина любовь, ставшая между нею и ее сильным, умным, красивым мужем. Потому что мужу, надо думать, недоставало того, что щедро раздаривал Роман, — легкости, юмора. Но именно легкости, а не пустого и суетного легкомыслия. В книге много страниц, которые оставят у читателя светлое, радостное ощущение, а некоторые, если читатель не обделен чувством юмора, вызовут искренний смех.
Ранее написанные романы Владимира Киселева («Человек может», «Воры в доме») тоже насыщены философскими раздумьями, опирающимися на разнообразные «книжные» сведения, вытекающие из знания самых удивительных и неожиданных вещей — от химии до оружейного дела и персидской поэзии. Таково общее отличительное свойство прозы Киселева. Однако в «Человеке может» или «Ворах в доме» то были знания авторские, либо они вкладывались в уста соответствующим героям, нередко профессионалам. В «Веселом романе» повествование ведется от первого лица, от имени Ромы — обыкновенного молодого рабочего, которого от сотен таких же как будто не отличает даже то, что он заочно и не слишком старательно учится в автодорожном институте.
Хемингуэй писал в «Смерти после полудня»: «Если людям, которых писатель создает, свойственно говорить о старых мастерах, о музыке, о современной живописи, о литературе или науке, пусть они говорят об этом и в романе. Бели же не свойственно, но писатель заставляет их говорить, он обманщик…» На Западе принято считать, что так называемый «простой человек» не касается «высоких материй». Он и правда их там редко касается: ему по большей части не до этого.
Ромка ничего, даже само собой разумеющегося, не хочет принимать слепо, на веру, но это не делает его слабее, а, напротив, убежденнее в правоте коммунистических идеалов. Потому что убежденность сильнее веры и потому что истина не боится проверки. Ромка и его друзья (особенно Виля — шофер такси и студент философского факультета) как бы играючи и в то же время серьезно, по самому высокому счету ставят вопросы к жизни, разглядывают еев разных аспектах и поворотах, стремясь постичь еесмысл. Владимир Киселев не нарушает хемингуэевского требования: его герои рассуждают о ценности и стоимости, о свободе и необходимости, спорят о счастье и истине, ибо им «свойственно» рассуждать и спорить обо всех этих вещах.
В героев Киселева веришь, веришь в их правдивость и безыскусственность, в то, что они не сконструированы ради примера, с дидактической целью, чтоб заставить читателя всплеснуть руками и удивиться: какие, дескать, умные у нас молодые рабочие, как они выросли за последние годы! Однако именно потому, что дидактическая цель не задана наперед, автор ее достигает.
Такого Ромку, каков он есть (с его мальчишеством и добротой, с его наивностью и начитанностью, с его опрометчивостью решений и непоколебимостью принципов, даже с его неизменным мотоциклом), вылепила советская действительность, окружение более широкое и более узкое, включая семью — пеструю и именно поэтому типично советскую: с отцом — слесарем-наладчиком, матерью — домохозяйкой и бывшей партизанкой, братом — профессором медицины, одним дядей — адмиралом, другим — литейщиком. Но есть в Ромке и что-то свое, то, из-за чего именно он (а не Виля, скажем) оказался главным героем книги. Это легкость, веселость, о которых уже говорилось и которые точнее еще было бы обозначить словом «оптимизм». Разумеется, оптимизм — свойство советского человека вообще, но между отдельными индивидами распределяется оно неодинаково. Так вот Ромка Пузо наделен им за десятерых мрачноватых и неулыбающихся. В этом главный секрет его обаяния и моральной силы. Даже к мотоциклу своему он относится как к живому существу, поэтизирует своего «красного конька-горбунка».
«…Ни золото, ни драгоценные камки не сравнить с тем, что можно увидеть, если поднять крышку бака эмульгатора, в котором готовится водно-масляная смесь для охлаждения резцов моего станка. Немыслимая красота — нет ей равной. Я бы часами мог глядеть на эту смесь — она вся светится, вся играет красками, в которых, как и должно быть во всем красивом, есть своя последовательность…» — таким видит мир Ромка. И человек, который видит таким мир, просто не способен его не утверждать, несмотря на боль и на горе, которые в мире этом встречаются, а где-то еще и господствуют. И человек этот просто не может не сделать борьбу за коммунистическую идею целью своей жизни, не может не быть убежденным в ее непременном осуществлении.
Эта убежденность, этот оптимизм бросают яркий свет на всю книгу — перед нами воистину «Веселый роман».
Весёлый роман
Так мне вчера и не удалось узнать, в чем смысл жизни.
Мы летели, как призраки, по ночному Крещатику. Как марсиане. В белых касках. В черных кожаных куртках. Под неземной джаз, в котором бушевал сторукий ударник.
