расходов.
Председатель завкома наконец отдышался.
— Французы приехали. Профсоюзная делегация. Трое. И, понимаете, хотят посетить квартиру рабочего. Есть такое мнение — чтоб к вам…
— У кого есть такое мнение? — недовольно спросил батя.
— Ну у руководства… Если, конечно, вы ничего не имеете против.
— Я-то не имею. Но у нас такие дела решает министерство внутренних дел.
— Почему министерство? — удивился Мокиенко.
— Жена у меня — министерство. Как она скажет. Ей их принимать, угощать…
— Ну что вы? — сказал председатель завкома. — Мы это все наладим. Обед из ресторана привезем. Коньяк всякий. И официантку. Это пусть вас не волнует.
— Да меня оно вообще не волнует. Но пока не поговорю с женой…
— А когда вы поговорите?
— Сегодня. И завтра дам ответ. По всей форме.
— Нет, — снова провел платком по лысине Мокиенко. — Им сейчас нужно сказать. А прием завтра, после работы. Вы позвоните Галине Игнатьевне. Прямо из проходной можно.
Он у нас никогда не бывал, но имя мамы и даже отчество почему-то помнил.
Батя неохотно снял телефонную трубку и, как всегда, подул в нее. Это у него еще с войны. Привычка. К полевому телефону. И портсигар батя никогда не оставит на столе, не забудет. Угостит собеседника, сам закурит и сразу — в карман. Он не может оставить папиросы. Это тоже с войны. Батя не скупой. Просто он побывал на войне, где папиросы не оставляли.
— Добрый день, — сказал батя. — Как ты там?
— Что случилось? — послышалось в трубке.
Мама всегда очень громко говорит по телефону. Не доверяет технике.
— Скажите, что будут только три француза и переводчик, — шепотом подсказал бате председатель завкома.
— Тут, понимаешь, такое дело, — сказал батя. — Какие-то французы приехали. Из Франции. Ну и хотят к нам в гости. Тут у нас говорят, что еду всякую из ресторана привезут и подавальщицу. Чтоб ты, значит, не беспокоилась.
— Да что они — сказились?[4] — загремела трубка. — Пусть тогда их в ресторан и водят. А если к нам, так пусть едят то, что я сама сготовлю. Не подавятся…
— Тише, мать, я тут не один, — оглянулся на Мокиенко батя. — Пусть, значит, приходят?
Трубка что-то ответила, но мы теперь не услышали.
— Хорошо, я так и передам, что мы их приглашаем.
— А как насчет вина? — шепотом спросил председатель завкома.
— Тут еще насчет выпивки спрашивают, — сказал батя. — Что привезут нам… Да нет, при чем здесь я… Ну хорошо, хорошо… Спасибо, значит. Скоро придем.
Батя снова подул в трубку, положил ее на рычаг и провел ладонью по вспотевшему лбу.
— Говорит, не нужно никакого вина. И никакой официантки. А так пусть приходят.
— Н-да, — сочувственно посмотрел на батю Мокиенко. — Министерство… А может, оно и лучше, что по-домашнему. Пойдемте, Алексей Иванович, я вас пока познакомлю с этими французами. Они в конструкторском. И Рома пусть пойдет.
Мы пошли знакомиться с французами.
Вечером я попробовал поговорить с мамой про завтрашнее меню. Я сказал, что могу узнать рецепт такого французского блюда фондю Франш-Конте. Но, когда мама услышала, что эта штука готовится на вине, она даже руками всплеснула.
— Может, ты мне еще скажешь жаб для них приготовить? Будут закуски — селедка и еще что-нибудь. На первое — борщ, на второе — вареники с сыром.
Так у нас называют вареники с творогом.
— А на сладкое?
— Торт не забудь утром купить, «Киевский». Сколько их будет? — обратилась она к бате.
— Да говорили вроде четверо. С переводчиком.
— Значит, бутылку водки нужно купить. И бутылку шампанского. За глаза хватит.
Эти мамины указания у нас никогда не выполнялись. Спиртного всегда покупали вдвое больше, чем она говорила. Она это знала и, исходя из этого, назначала, сколько чего.
Когда Виля узнал, что к нам придут французские профсоюзные деятели, у него даже глаза загорелись.
— А мне можно, тетя Галя?.. Прийти? Поговорить с ними? Я учу французский, читаю, а разговорной практики ну никакой.
— Приходи, — охотно согласилась мама. — Ты к нам можешь и без спроса приходить. Не чужой.
Когда я вернулся с работы, мама уже раздвинула стол, накрыла его нашей лучшей белой скатертью, в хрустальной вазе горели пионы, сверкали тарелки, вилки, рюмки.
— Ты бы хоть сегодня убрал аккумулятор, — сказала мама ворчливо. — Споткнутся о него гости и кислотой твоей штаны себе прожгут.
В передней под счетчиком у меня стоял совсем не аккумулятор, а приспособление для зарядки аккумуляторов. Я сам его сделал. Провод намотал на сердечник силового трансформатора телевизора. Выпрямитель поставил селеновый; вольтметром проверяю напряжение на клеммах аккумулятора, амперметром — величину зарядного тока. Мое зарядное устройство весит всего два килограмма и по величине не больше коробки от ботинок. Но мама все равно недовольна, что эта штука стоит в передней. Она с подозрением относится ко всякой механизации. Есть у нас и пылесос, и полотер, но мама ими не пользуется. Опыт ей показывает, что всю жизнь она подметала и вытирала пыль, и ни разу ей руки не отказали, а пылесос и полотер иногда выходят из строя. От них, по ее убеждению, перегорают пробки, а мама считает это большим несчастьем.
— Хорошо, мама, сейчас уберу.
— И выскочи в булочную. Купи восемь городских булочек. Возьми деньги в комоде.
Раньше эти булочки назывались французскими. Название «городские» осталось со времен борьбы с космополитами, когда исчезли такие «иностранные» товары, как швейцарский сыр, французские булки, английские булавки. Эти булавки стали называть секретными, словно «секрет» — не иностранное слово.
Я отправился за бывшими французскими булками, с помощью которых мама, по-видимому, собиралась сделать для французов более привычной нашу украинскую кухню.
Ровно в восемь приехали гости. С переводчицей — крупной молодой женщиной в очках, которую они называли Катя, а она себя — Катрин.
Все три профсоюзных деятеля были высокими, худощавыми, спортивного типа, двое с галстуками, а один — с бантиком. Его фамилию я сразу запомнил: Жюссак. В «Трех мушкетерах» так назывался один из любимых гвардейцев кардинала. Я к нему даже нечаянно обратился «господин де Жюссак», но он не обратил внимания.
Виля сразу же атаковал французов. Вот уж на что стоило посмотреть. Они не понимали ни одного слова и спрашивали у переводчицы, а переводчица тоже не понимала. У него было какое-то не такое произношение, хоть он со своей бородкой больше походил на француза, чем эти три француза, вместе взятые. И вот что удивительно: все слова французов ему были понятны. В общем, он чувствовал себя, как собака, которая все понимает, а сказать не может.
Выпили по первой. Закусили. Жюссак положил себе на тарелку немного паштета, попробовал и даже засветился. Он горячо заговорил. Катрин перевела. Он спрашивал, как мама узнала секрет знаменитого лангедокского паштета, который он ел только в детстве у своей мамы. И все три француза принялись за паштет.
Не знаю, кто тут кого разыгрывал. Не было никакого лангедокского рецепта. Я сам участвовал в приготовлении этого паштета. Открывал консервные банки, сделанные под лозунгом «перекуем мечи на орала», вероятно, из железа, предназначенного для танков.
