некрасивой улыбкой.— А, Кондратьевна?
— Меня пустят,— вызывающе сказала Наташа.
— Наташа! — одернула ее Анна Васильевна.— Что за шуточки?..
Алла Кондратьевна удивленно посмотрела на Анну Васильевну и рассмеялась:
— А я-то уши развесила.
— Что там, в самом деле? Прочти, Наташа,— предложил генерал Кузнецов.
— Текст тут какой-то трудный, — спасовала Наташа. Сережа растерянно и обиженно переводил взгляд с
Наташи на председателя и с председателя на Наташу. Все это у них получилось так ловко, будто они заранее сговорились.
— Орден Бульбы,— хохотнул Павел Михайлович.— Ну, Наташа, утешила. Ты, Серега, не обижайся... Ладно, давай-ка я прочту.
Он взял у Наташи письмо и стал переводить его, спотыкаясь, повторяя некоторые слова:
— «Мистер Кулиш. Ваши...» Эти... ну, как это сказать?.. «Ваши усилия и ваши результаты заслуживают самого высокого уважения. А правильнее перевести — почтения. Хорошо, что вы так много успеваете. В связи с этим, как старый... как старший коллега, хочу поделиться с вами некоторыми мыслями. Вернее, перевести, некоторыми соображениями. Селекционер, если он хочет чего-либо достичь, должен жить и работать, как стрела в полете. Вам будут говорить: не торопитесь, у вас вся жизнь впереди. Это неверно. Мы должны торопиться. Вам будут говорить: получайте в школе высшие баллы... Ну, если это на ваш язык перевести, пятерки. И это неверно. Не обращайте внимания на школьные баллы. Пускай ничто не отвлекает вас от нашего дела...» — Павел Михайлович поднял голову от письма и с горечью перебил сам себя: — Правильно пишет. Ушел бы я раньше... А теперь... Какая нз меня стрела эта самая... Ой, мудрый старик.
— Павел Михайлович, а сколько Макхью лет? — спросила Алла Кондратьевна.
— Шестого мая семьдесят исполнилось. Юбилей был.
— А вам до юбилея еще четыре года. Что же вы прибедняетесь, говорите, что вам поздно?
— Макхью всю жизнь селекцией занимался.
— А вы всю жизнь чем занимались?
— Я? — На минутку задумался Павел Михайлович и продолжал: — Я — председатель. Какие в селе профессии? — спросил он и сам же ответил: — Тракторист, агроном, зоотехник, учитель. Вроде нет такой профессии— председатель. Но когда тракторист пашет с огрехами, голова у председателя болит. В непрогретую землю семена ткнули — председателю худо. Пьяный жену побил — председателя ночью с постели срывают. Один за всех — это всякому председателю известно. А вот все за одного...
Павел Михайлович помолчал, словно хотел еще что-то добавить, но вместо этого вернулся к письму Макхью:
— «Нет сейчас на земле профессии ответственнее, чем селекционер. Говорят — не хлебом единым... Но, как правило, говорят это те, у кого хлеб уже есть. Вы, мистер Кулиш, выбрали свою дорогу. Не сворачивайте с нее, не останавливайтесь. И пишите мне почаще. Кстати, меня очень позабавило картофельное название вашего селения и происхождение этого названия. У вас дар интересно рассказывать о своих учителях. Прошу передать мое глубокое уважение и добрые пожелания Виктору Матвеевичу...»
Павел Михайлович замолчал, будто осекся. Матвей Петрович искоса, недобро посмотрел на председателя.
— Опоздал он... с пожеланиями.— И, помолчав, с насмешкой добавил: — Послушать тебя, Михалыч, так в председатели нужно силком тащить. А как погляжу кругом, так и добровольцев хватает.
— Председатель, Матвей Петрович, это должность выборная,— вспыхнула Алла Кондратьевна.— А добровольцы и на бригадира найдутся... Наташа,— позвала она и, когда Наташа подошла к ней, уже другим, поучительным тоном сказала: — Смотри, Наташа, в школе этому не учат. Салат удивлять должен. Так, чтоб каждый, кто его попробует, непременно задумался, что же это я ем? И добавляю я для этого в салат дандури. Как грузины. Ну, это по-грузински дандури, а у нас это растение на клумбах или просто в палисадниках растет. Портулак. У нас его за цветы выращивают. И не догадываются, что он в еде интересный... Павел Михайлович! — неожиданно обратилась она к председателю.— Вам Потапенко привет передавал. Я была у него на базе, видела там чешскую мебель. Кабинет. Полированный орех, обивка под хром. Как у министра. Я сказала — придержать. Для вас.
— Зачем мне новая мебель?
— В опытное хозяйство возьмете,— простодушно ответила Алла Кондратьевна.
Павел Михайлович улыбнулся.
— Ну, Алла, вижу, ты всерьез подсаживаешь меня шилом на печку.
— Никуда я вас не подсаживаю,— смутилась Алла Кондратьевна. — Такая мебель не каждый день бывает. И по перечислению ее не продают. А я сумела договориться. Мы заплатим наличными, а вы потом эту сумму переведете со счета института на колхоз.
— Не имеем права наличными,— вмешался Григорий Иванович.
Алла Кондратьевна ласково улыбнулась ему в ответ.
— Гришенька, где же твоя совесть?..— И уже другим тоном, строго и резко, спросила: — Анна Васильевна! Когда вы захотели своим учителям в учительскую мягкие кресла, смог он через колхоз? Так ведь?
Анна Васильевна растерялась.
— Учителя устают... Шесть уроков на ногах.
— Смог,— отрезал Григорий Иванович.— И за мягкую эту мебель получил по мягкому месту. На бюро.
— Для друзей имеем право! — возмутилась Алла Кондратьевна.— А для Павла Михайловича, который колхоз сделал, который тебя человеком сделал, не имеем права?.. Ничего, я и без тебя найду деньги. Павел Михайлович, брать кабинет? — спросила она.
— Не нужно,— буркнул председатель.
— Почему?
— Липнет обивка хромовая... К этому самому... к мягкому месту.— И, покончив таким образом с вопросом о мебели, Павел Михайлович обратился к Анне Васильевне: — Разговаривал я в районе с юристом. Требуются ваши заявления. Это формальность, но без нее нельзя.
— Спасибо,— поблагодарила Анна Васильевна и пожаловалась: — Все не просто.— Она подошла поближе к чурбаку, на котором сидел Матвей Петрович.— Тут нужно подписать одну бумагу, — сказала она нерешительно.— Я хочу просить вас и Марию Корнеевну...
— Смотри, — прищурился Матвей Петрович.— И бабка наконец понадобилась. Я думал, ты нас совсем списала. Глаз не кажешь.
Анна Васильевна виновато потупилась, но, что-то преодолевая в себе, подняла глаза.
— Вы правы, Матвей Петрович... Но я — не могу... Не могу заставить себя прийти. Она плачет, а у меня сердце разрывается. Мне кажется, она меня винит... Что это я недоглядела.
— Эх, Анна, Анна,— укоризненно вздохнул Матвей Петрович.— Кто же у нас остался, кроме тебя? — И тут же деловито спросил: — А что за бумага?
— Думала я, как быть с книгами Виктора...
— Что тут думать,— перебил ее Матвей Петрович.— Книгам Наташка наследница. С бабкой мы так порешили.
— Зачем мне наследство? — возмутилась Наташа.— Я хочу, чтоб книги в библиотеке стояли. В нашей, в сельской.
— И чтоб надпись была над полками,— поддержал Наташу Сережа.— «Это книги Виктора Матвеевича Якименко»
— И чтоб их через год растащили,— в тон Сереже продолжил дед Матвей. Он резко повернулся к генералу Кузнецову:— У вас много книг?
— Нет,— несколько настороженно ответил генерал Кузнецов. Его оскорбила сама мысль о том, что кто-то может подозревать, будто бы он претендует на чужие книги. — Классика больше. То, что перечитываю: Пушкин, Толстой, Чехов. А так библиотекой пользуюсь.
