сироты беззащитные. Первый муж мой, Степан, отец ее, как ваш, от сердца помер. Второй и вовсе сбежал... Только не выйдет этого! — вдруг снова закричала она Алле Кондратьевне.— Я и на тебя управу найду! Не в беззаконной стране живем!
Как-то так получается, что о законах первыми вспоминают те, кто их нарушает. Люди честные и добросовестные чаще всего не только не помнят законов, а, как правило, и не знают их толком.
— Я тебе сказала — убирайся отсюда! — еще больше повысила голос, чтоб перекричать Щербатиху, Алла Кондратьевна.— Еще грозить мне будет!.. Хватит,— закончила она сдержанней.— Не порть людям аппетит.
— Извините, Алла Кондратьевна,— недовольно сказал генерал Кузнецов.— Так не годится. Вы всех нас ставите в двусмысленное положение.
Щербатиха сгоряча не поняла, что генерал Кузнецов за нее вступился, и, уперев руки в бока, насмешливо спросила:
— А ты кто такой с положением? Еще и штаны нацепил генеральские. Я тебя знаю,— продолжала она уверенно.— Ты из потребсоюза. За грибами приехал? Или за ромашками пластмассовыми?
— За цесаркой,— негромко, с горечью, словно отвечая самому себе, сказал генерал Кузнецов.
— А чирка зачем убил? — Щербатиха заметила валявшегося под деревом чирка.— Твой он был?
— Совсем сбесилась баба, — как бы извиняясь, негромко проворчал Матвей Петрович.
Но Щербатиха услышала.
— Сам ты сбесился! — закричала она.— Все под себя гребешь, как курка оголодавшая. Я голову подставляла, а деньги тебе в карман шли...
— За неучтенную картошку? — внимательно посмотрел на Щербатиху Григорий Иванович.
— Ты у сынка своего спроси,— повернулась к нему Щербатиха.— Он у Матвея в подручных. Небось тоже свой процент имел.
Сказала и пожалела, так вдруг беззащитно и убито посмотрел на нее Григорий Иванович, и попробовала добавить еще что-то, но Григорий Иванович в тишине, которая казалась особо ощутимой, будто плотной, тихо спросил:
— Сережа, это правда?
— Нет,— ответил Сережа, с ужасом ощущая, что от его слов уже ничего не зависит, что ничто уже не изменится от того, что не получал он никакого «процента».— Я за ездку получал. Я говорил. По три рубля.
— Вот они, твои три рубля,— с горечью выдохнул Григорий Иванович.
Павел Михайлович тяжело поднялся с чурбака, на котором сидел он все это время в неудобной позе — чурбак для него был слишком низким,— и сразу стало видно, как он устал, как словно надломило его то, что сейчас он услышал.
Все в колхозе знали, и Сережа это знал, что Павел Михайлович не любил, когда ему рассказывали что-нибудь плохое о людях, относился к таким рассказам с недоверием, а если убеждался в том, что рассказанное правда, искренне и надолго огорчался. И такая его вера в людей стала в селе особым мерилом правды, его стеснялись обманывать, при нем люди всегда стремились показать себя с лучшей стороны.
— Что ты наделал, Матвей? — сказал он обиженно и недоуменно.— Чем жизнь кончаешь?.. Под огнем копал ты эту картошку, под смертью видимой... Сколько нас осталось?.. Тебя пионеры на праздники в президиум сажают... Чего тебе не хватало?.. На что ты позарился?..
Матвей Петрович втянул голову в плечи. Он смотрел на председателя испуганно, жалко, и Сережа не выдержал.
— Батя,— сказал он с отчаянием.— Ведь дед Матвей не для себя. Для нас. Для колхоза. За удобрения!..
— Какие удобрения?.. Кто выдумал такую глупость? Вы, Матвей Петрович?
— Что это значит? Сережа! Откуда ты это взял? — строго спросил председатель.
— Да не вынайте вы душу из парня,— исподлобья посмотрел на председателя Матвей Петрович.— Я ему сказал. Заврался. Не было никаких удобрений.
— Как же вы, дед Матвей? — только и вымолвил Сережа.
— А если бы и были удобрения? — строго и холодно спросил генерал Кузнецов.— Тогда бы ты, Сережа, считал, что так и нужно?.. А ты, Наташа? — повернулся он к дочери.— Ты знала, что Сережа возит краденую картошку?..
— Анна Васильевна! — вдруг осенило Щербатиху.— Так это ваш... Так он в самом деле генерал?.. А я такого наговорила... Простите меня великодушно.
— Он мне сказал,— ответила Наташа.— Сегодня. Только он ведь не знал...
Алла Кондратьевна подошла к столу, взяла из своей сумочки очки — она была несколько близорука, но обычно очков не носила,— надела их и внимательно, словно не узнавая, посмотрела на Матвея Петровича.
— Сколько сил мне стоило,— сказала она,— чтобы все в колхозе как по рельсам катилось, чтобы в хозяйстве свободный рубль был. А вы этот рубль — в карман?! За моей спиной. Кому же верить после этого?
— А кто тебе эти рельсы гладкими делал? — обозлился и внезапно перешел в наступление Матвей Петрович.— Ты из области ворочалась — ног под собой не чуяла. «Договорилась! Цемент есть, пленка на теплицы будет, водой аммиачной хоть залейся, а подшипники уже по дороге катятся». Только ты в кабинете договаривалась, наверху. А получать мне на базе, внизу. Ну, а там таких, как я, тринадцать на дюжину. Знакомство нужно. Кому цветочки, кому грибочки, а кому и бутылку. Что ж я это, из своего кармана должен был?.. Не настачишься!
— Не врешь ты, Матвей? — подозрительно посмотрел на него Павел Михайлович.— Сколько на это могло у тебя уйти?
— Ты бы сам попробовал, — огрызнулся Матвей Петрович.— На одни ложки у меня, почитай, полтыщи ушло.
— Какие ложки? — огорошено спросил Павел Михайлович.
— Деревянные. Лакированные. Даешь человеку шесть штук и говоришь: «Опытная партия. В колхозе налаживаем народный промысел». Он и рад. Говорит: «Чистая Хохлома!» И невдомек ему, сердечному, что оно и впрямь Хохлома. В универмаге их навалом.— Матвей Петрович удивленно развел руками.— И скажи ты мне на милость, где эта Хохлома и к чему они на ложки столько леса переводят? Ведь никто ими не ест. Железными сподручнее...
— Ты брось эту Хохлому,— перебил его Павел Михайлович.— Ты себе брал деньги или не брал?
— Ну...— замялся Матвей Петрович,— по воде ходить... И сколько там оставалось?..
— Дурак ты, Матвей, — с отвращением сказал председатель— И из-за этого — под суд?.. На старости... И Щербатиху запутал. И за малого ты еще ответишь.
— За себя я сам отвечу,— дерзко отозвался на эти слова Сережа.
— Что ты ответишь? — с яростью спросил Григорий Иванович. — Что за трешку тебя с потрохами купили?
— Григорий Иванович! — испугалась Наташа.— Неужели вы в самом деле думаете, что он из-за денег?.. Григорий Иванович когда-то советовал Сереже: «Если злишься, перед тем как что-нибудь сказать, посчитай до десяти. Иначе ты непременно пожалеешь о сказанном». И сейчас Сереже показалось, что Григорий Иванович просчитал про себя до десяти и лишь после этого сказал:
— Нет. Не думаю. А вы с Сережей понимаете, что за все это с меня первого спросится? Если в колхозе крали — бухгалтер виноват. Документы подделывали — бухгалтер виноват. Я с себя вины не снимаю. Павел Михайлович! — повернулся он к председателю.— Только, может, и Алле время понять, какие ягодки на ее цветочках поспевают. Это ведь ты,— обратился он к Алле Кондратьевне,— хвасталась, что достала удобрения на стороне. И целую теорию придумала про «деловых людей». А я тебе скажу: много теперь таких ловкачей и проныр развелось возле нашего хозяйства. И вот что из этого получается.
— Ладно,— решил Павел Михайлович.— Хватит. Бригаду сдашь, Матвей. Завтра соберем правление. Вместе с бюро. Теперь насчет троих ромашек, Алла... Я договорился в районе. Передадим оборудование кооперации. Пусть они цветочками занимаются.
— Вас с Гришей послушать,— с обидой возразила Алла Кондратьевна,— так получится, что я для себя
