скупщика получишь всего три-четыре фунта. Но так уж заведено. Да еще надобно отметить, что эти богатенькие нонче не дураки и передвигаются только с сопровождением. И с таким сопровождением, на преданность которого могут рассчитывать. Вот и с теми дамочками должны были ехать двое да еще здоровый крепкий кучер на задках. Кучера этого, видного мужичонку, звали Филлип, что означает «любитель лошадей». Для чего я это прибавил? А чтоб вы поняли, что я ученее любого ученого буду. Вот так.
И случилось, что этот Филлип заинтересовался одной малышкой судомойкой по имени Мэгги, тоненькой, как тростиночка, но горячего нрава. А любила она меня страстно и беззаветно. Вот от нее-то я и прознал все подробности. И я же убедил ее оказать бедному Филлипу знаки внимания, и девочка сделала все, как я просил. Ну и, доложу я вам, сразили его наповал колдовские чары моей подружки; когда я увидел его, он еле дышать мог от страсти, от него за сотню ярдов разило влюбленностью. Старина Фил готов был сделать все, что только потребует его обожаемая. В общем, согласился он помочь нам за долю добычи для себя и для прекрасной Мэгги. Ну, это он зря надеялся, поскольку я задумал двойную игру.
И вот, значит, отправились мы на дело, я и мой напарник. Я уже говорил вам, что никогда не промышлял один, всегда рядом со мной бывал какой-нибудь добрый молодец. В тот раз я взял с собой малого по имени Бздунишка Дэн. Ох и в точку его так прозвали. Он, кстати, не только воздух портить умел, но и башку имел на плечах, а в наших делах это немаловажно. Но как же он вонял!
Частенько, когда нас искали, я опасался, что нас обнаружат по благоуханию Дэна. Потому как газы он пускал необычные: от них и глаза слезились, и голова становилась дурная. И все же славный он был малый, этот Дэн. Вот только вонь… Не такой, может, бесстрашный и рисковый, как Рудди Дик, но парень, на которого можно положиться. И к тому же разбирался в оружии так, как никто из тех, с кем мне доводилось встречаться. С ним я мог быть уверен на все сто, что мои пистолеты не дадут осечку в неподходящий момент. Кроме того, когда мы, разделив добычу, отправлялись в лихой загул, ни разу не было такого, чтоб первосортные дамочки предпочли его, а не меня, и это с моей-то рожей.
Вот, значит, в нужный день затаились мы в небольшой рощице и ждем, когда появится наша цель. Наконец он показался, нарядный такой экипаж, весь бирюзовый с золотым, а отделан черным. Я размечтался, будто две крепкие лошади везут баулы со звонкой монетой. Один охранник скакал спереди, а другой, стало быть, позади. И вид у этих двоих был такой, словно им жуть как скучно. И за это они мне очень понравились.
Тут в игру вступил Бздунишка Дэн, он молнией выскочил из кустов на того, который сзади, и разрядил пистолет прямо ему в грудь. Ну, конечно, грохот, пламя, и парень завалился на свою лошадь.
Я-то совсем не так привык действовать. Смысл убивать человека, если вполне достаточно его просто оглушить? Но чем предаваться бесполезным умствованиям, я собрался уже позаботиться о скачущем впереди парне, однако Бздунишка Дэн меня опередил. Понесся он, значит, галопом и на ходу разрядил тому в спину вторую пушку.
Тогда я уже был рядом и на мгновение натурально ослеп от вспышки. Когда же зрение вернулось, я обнаружил лошадь без всадника и лежащее на земле тело.
Смотрю я так на Дэна, тот в ответ пожимает плечами. Что ж, думаю я себе, весьма неплохо.
В экипаже, ясен пень, вопят на разные голоса. Ну оно и понятно: разве ж ожидали они такого кровопролития? Если честно, эти разбойники-джентльмены только облегчали нам задачу. Дамочки начинали считать, что ограбление — это самая романтическая в мире штука. А когда сталкивались с ним поближе, видели море кровищи, чувствовали запах смерти и дерьма; тут-то они готовы были хоть голыми на дерево лезть, если б им приказали.
Тем временем Бздунишка Дэн совершил один из своих знаменитых залпов и помчался к карете. Я скачу следом — нужно же экипаж остановить. Держу пистолет наготове, а свободной рукой отгоняю от лица волны вони. С Филлипом мы договорились, что он сделает вид, будто пытается от нас удрать, и он играет свою роль как надо: свистит и гонит лошадей сумасшедшим галопом. Да вот не слишком ли сумасшедшим? И вообще, судя по всему, он не играет. Похоже, посмотрел наш Филлип, как Дэнни на раз-два замочил пару лихих парней, да и потерял к нам доверие и решил, собака, из игры выйти.
По нашему плану разобраться с Филлипом должен был я, однако этот Бздунишка Дэн рассудил иначе. Он, словно вольтижер на ярмарке Бартоломью, встает, значит, на спине своей лошади, а потом натурально взлетает в воздух. Он всегда все продумывал, этот Бздунишка Дэн. Вот и сейчас намеревается прыгнуть прямо на кучера Филлипа, того, который, как предполагалось, будет нам помогать. Дэну это хорошо известно, но, кажется, ничуть его не беспокоит; я оглядываюсь и застаю такую картину: Дэн вытаскивает пистолет и лупасит Филлипа, точно дубинкой. Поднимает пистолет и опускает, снова поднимает и опускает. В третий раз и в четвертый. Да… Слышу я хрипы и стоны, вот только не вижу, что там у них происходит. Когда же подобрался я наконец поближе, все было тип-топ: карета не двигалась, кучер висел на задках этаким кулем, а то, что осталось от его головы, было вроде твоего малинового желе. Руки у Бздунишки Дэна все были забрызганы красным, рубашка покрыта красными пятнами, и лицо в такую же крапинку. Ухмыльнулся он мне жуткой улыбкой, а потом взял и облизал свои окровавленные губы.
И вот, значит, торможу я возле кареты. В четверти мили позади валяются два мертвяка и две лошади. Ох, не люблю я оставлять за собой такой явный след, но дорогой этой мало кто пользуется, так что, по моим прикидкам, четверть часа у нас всяко есть. Возможно, и через час тут никто не поедет, однако не до пустых рассуждений. Нужно всегда соблюдать максимум осторожности, а не то тебя сцапают и вздернут. Куда уж проще, верно?
Тут Бздунишка Дэн спешивается и выводит очередную свою руладу. Глаза у меня слезятся, дышу через два раза на третий и тоже спешиваюсь. Настало время приступить непосредственно к делу.
Из экипажа доносятся стоны и всхлипывания, но я ни черта не вижу сквозь задернутые занавески, как будто, наивные, они могут спрятаться за этими тряпочками. Однако излишняя осторожность еще никому не повредила, так что я взмахиваю пистолетом и тычу им в дверцу кареты.
— На выход, суки! — кричу. — Медленно и аккуратно, ручки повыше подняли, и никаких резких движений. Если кто вздумает меня ослушаться, пристрелю, к чертовой матери, отрежу хозяйство и засуну в рот ближайшей даме.
Тут главное — напугать их до чертиков. Никакого душещипательного бреда вроде: «О боже, какие чудесные драгоценности. Не будете ли так любезны передать их мне, вот сюда». Да я скорее свинью в хлеву трахну, чем скажу такую чушь. Один раз было подобное. А что именно — секрет.
Вдруг дверца с шумом распахивается, и из кареты вываливается здоровый дядька с огромным животом в костюме из небесно-голубой ткани, а костюм-то весь в кружавчиках и с золотыми нитями. Парик съехал набок — явно трясся весь от страха. Лицо блестит от пота, хоть на улице и не жарко совсем, а в глазах слезы. И ведь дядьке этому явно под полтинник, а рыдает, будто дитя малое, которое у матери отняли.
— Пожалуйста, — бормочет он сквозь слезы и сопли, — мы сделаем все, что пожелаете. Только никого не трогайте.
— Никого не трогать? — рявкаю я. — Ты оглянись по сторонам, рева-корова. Охраннички ваши мертвы, кучера мы тоже грохнули. Ты имеешь в виду, чтоб я не трогал никого, кроме слуг?
Хотелось мне еще кой-чего добавить, но сдержался — время сейчас дороже всего. Да и не пристало джентльмену с большой дороги строить из себя комика, прости господи.
— Живо вылезайте, — приказываю. — Все, кто там есть.
— Там никого, только моя жена, — хнычет этот жиртрест.
— Пусть выходит, иначе там только твоя вдова останется, — отвечаю я; такой я в те деньки был умный и находчивый.
И вот она выбирается из кареты — красавица, каких я никогда не видел. Лет ей не больше восемнадцати, кожа белая, шея лебединая, а глаза такие зеленые, словно листья на деревьях в самый солнечный день самого прекрасного лета. Вот. Платье на ней жутко модное, а вырез такой глубокий, что титьки ее большие просматриваются очень даже хорошо. Глаза она вниз опустила, а губы, как и у мужа, трясутся. И губы у нее алые и влажные, так и просят, чтобы их целовали.
Бздунишка Дэн окидывает ее сладострастным взором, и бабенке с муженьком остается только гадать: то ли Дэнни собирается проделать в ней дырку, то ли воспользоваться уже имеющимися в наличии.
Я же кидаю толстяку мешок со словами: