смущало то, что Гульнар, верно, занята, да и разрешено ли ей печатать постороннее? А у него в городе нет знакомых машинисток. Назаров отмахнулся от пустячных разговоров — и принялся бранить водхоз.
Выходило, будто его ничто в эти дни так не занимает, как каратаевская контора. Ему понадобилось для чего-то напомнить о совместном их с Каратаевым учении в Ашхабаде, когда жили они в одной комнате, делили сухую лепешку пополам. Он знал Каратаева насквозь, и теперь странным образом подстрекал инженера «нещадно бить, пороть каратаевых, выбирать них сонную одурь». Воевать с ними следует, разумеется, без насмешек, но и без грошовой дипломатии, бросая им в лицо всю правду. Иначе почувствуют себя непогрешимыми и будут «служить, только служить». Таган хотел вставить слово о необходимости щадить авторитет, самолюбие, возраст — ему не дали и рта раскрыть. В том-то и дело, продолжал Назаров, что водхозовцы сами давно подрывают свой авторитет.
Короче, обязанность друзей — нанести удар Каратаеву именно сейчас. Инженер, невольно подчинившись, кивнул, а поскольку разговор начался, собственно, с его статьи, содержание которой известно лишь ему самому, попросил более об этом не распространяться.
— Превосходно! Только не тешьте себя надеждой, что я прощу вам… потерю водохранилища. И то, что в дураках меня оставили, — быстро переменил тему Назаров. — Я — злопамятен! — прибавил он смеясь. — Но, ради бога, больше ни слова. Притом мне буквально через две минуты уже ехать. Н-да… — никак не мог он успокоиться. — Акмурад — за, вы — против. Толковали мы с вами в тот раз о нейтральном судействе, о Скобелеве. Вы — согласились. Так вот, уговор: не откладывайте, Каратаева пошлем к Скобелеву, пусть сам зовет его, а заодно поглядит, как живут люди в песках. Может, это наведет его на размышления, и потухший вулкан опять начнет действовать. А теперь, если надо секретничать с Гульнар, полнейшая вам свобода. Садитесь и диктуйте. Мне пора, пора. Спасибо, что заехали. Назаров хлопнул по руке Тагана, взял портфель и вышел.
На перепечатку статьи потребовалось не много времени Из назаровского кабинета Таган созвонился с редакцией, помещавшейся этажом ниже. Редактор без задержки принял его, пробежал глазами рукопись, одобрил, удивив автора поспешностью, спросил: «На той неделе — не поздно?» — и потянулся к вешалке за шапкой. У крыльца его ждала машина, редактор выезжал в совхозы, на правый берег канала.
— А меня бы до колхоза Ленина… — сказал Таган. — Вам по пути?
— Безусловно, Таган Мурадович. Подбросим, подбросим, — дружески замурлыкал редактор и, подхватив инженера под руку, потащил из помещения. У него все выходило удивительно коротко и стремительно.
Ольга, наверное, в городе, подумал Таган, садясь в машину. Он так мечтал утром, выезжая из Кумыш-Тепе, покидаться с ней и замахнулся было дернуть редактора за рукав, чтоб свернули на Каракумскую, да вспомнил: надо еще к начальнику товарной станции — и только с грустью посмотрел на промелькнувшую Каракумскую. У вокзала он попросил сделать остановку.
— Пожалуйста, пожалуйста!.. — мгновенно согласился редактор.
Глава одиннадцатая
Новое знакомство как-никак отвлекает от дорожной скуки. Фамилия редактора Кутлыев. По-городскому развитой, знаток кинематографа и футбольного календаря, Кутлыев лишь по нужде вникал в деревенскую жизнь. Только гимнастерка и сапоги сближали его с коренниками местного партактива. Миловидный и в разговоре любивший подмигивать собеседнику, дородный мужчина двухметрового роста, он едва умещался в тесном газике. Была в обличье Кутлыева одна отталкивающая черта: он держал на лице постоянную, ничего не значащую, как говорят туркмены — собачью улыбку.
Статью Тагана, бегло просмотренную в кабинете, Кутлыев, между прочим, отлично запомнил. Дорогой, подмигивая и, кажется, красуясь перед шофером, редактор стал грозить: мол, автору несдобровать, если он заденет Каратаева. У Каратаева связи; нет, о связях, дескать, это так, в шутку; а райком-то уж как пить дать будет на его стороне.
— Что если выкинуть два верхних абзаца на третьей странице? Как вы насчет сокращения, автор, а? — легонько принялся прощупывать он собеседника, но Мурадов в ответ с такой яростью метнул глазами, что редактор на мгновение утратил свою улыбку.
При въезде в поселок Кутлыев похвалил пестревшие на садовом заборе плакаты с изречением Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы…», затем торопливо простился с попутчиком и покатил себе дальше.
Час спустя председатель колхоза говорил Тагану: лично он, Мергенов, не жалует редактора, даже чая не дает ему, и Кутлыев платит взаимностью, никогда здесь не задерживается.
На конторской веранде висела картина во всю стену, писанная зелеными, синими, белыми и золотисто-оранжевыми красками: Туркмения, какой она будет в скором времени — с перекрещивающимися каналами, лесными полосами и бесконечным морем хлопчатника.
«Как бы оценил сие размашистое искусство Иван Никитич Лугин?» — почему-то вдруг вспомнил старика Таган. Строгий и неплохо разбиравшийся в живописи, профессор некогда делился мыслями с ним в музее, указывал самобытные черты и подражательные мотивы в работах туркменских художников. Таган пытался теперь взглянуть на картину глазами профессора.
В конторе, один-одинешенек, счетовод сосредоточенно рылся в картонных папках. Услышал шаги, взглянул поверх очков и поздоровался.
— Вы к председателю? Его, к сожалению, нет, он в поле не доходя кумыш-тепинского джара. — И объяснил подробно, где то самое поле.
— А кто это у вас рисовал, там, на веранде? — спросил Таган.
— Сын мой, тракторист, — ответил счетовод, и лицо его осветила смущенная улыбка. — Любит малевать. В клубе тоже две его картины висят. В рамках. Да видите, не учился, кончил семилетку — и все. Осенью Мергенов хочет послать его в Ашхабад, не знаю, на пользу ли.
— Пусть едет, — сказал Таган. — Увлекается живописью, значит на пользу. Что ж, в поле так в поле… — Он повернулся спиной к счетоводу, но тот, благодарный гостю, который одобряет увлечение его сына, стал советовать сначала осмотреть село.
— Вон, глядите, — указал он в окно, — железная крыша. Главные наши мастерские. Да я сам и свожу вас…
Высокое, похожее на старые эмтээсовские сараи, здание мастерских делилось перегородками на три цеха: столярный, слесарный и кузницу. В первом верстаки с кудрявыми стружками, возле них у стены — свежевыструганные оконные рамы. Бочки, колесные ободья. Столяр — бритый старичок в тюбетейке и холщовом фартуке — поучал помощников. На подоконнике Таган заметил тонкие дощечки, а рядом — готовые изделия из дощечек.
— Для арыков? — спросил он.
— Именно. Заказ на сотню штук, — ответил столяр. — остальное нынче побоку, только щитки и готовим.
— Лес где берете?
— Наш достанет хоть со дна моря; без леса, без железа не сидим. Ну, давайте, ребята! — И столяр стал снова чертить толстым карандашом на доске и объяснять помощникам.
Во втором цехе два паренька шабрили детали, зажатые в тиски; а в третьем, самом боевом, шумели горны. Возле одного лежали плужные лемеха и части конного катка. Возле другого — мелочь: обручи для бочек, топоры, шины для колес.
В дальнем углу черный от копоти кузнец держал длинный раскаленный брус, а крепыш молотобоец оттягивал кувалдой конец бруса, и огненные брызги летели во все стороны. Кузнец за частым стуком кувалды не расслышал приветствия и даже не поднял на Тагана глаз.
— Для сооружений? — спросил Таган.
— Да, задвижки и все, что душа желает, — весело ответил кузнец, кидая щипцы и закуривая. — Успеть бы к началу поливов заарканить джар. Мы взялись к Первому мая сделать шестнадцать комплектов, вот и потеем. — Наспех докуривая, он опять ухватил щипцами раскалившийся брус и, опасливо вынося его,
