велик, надо побольше увидеть своими глазами. А в Москве заплесневеешь от дождей, заключила Ольга. В город она приехала всего на два дня, завтра ранехонько опять в пески.
— Изыскания под новые совхозы? Чья экспедиция?
— Скобелева.
— Внушительно.
— Еще бы. Сергей Романович мировой старик. Мы хоть и ссоримся с ним, зато у него есть чему поучиться. Вы к нам не завернете, к Сергею Романовичу?
— Туда — вряд ли, но его и вашего гидрогеолога Сахатова я непременно повидаю, тоже в корыстных целях… У меня еще служебное небольшое задание…
— По джару? Я слышала. Видите, я уже в курсе ваших дел. Меня даже просили помочь со съемкой. Жаль, в экспедиции такая нагрузка! Ни за что генерал не пустит. Это мы Сергея Романовича так зовем, — пояснила Ольга. — Но скоро сдадим большой квадрат, тогда…
— Непременно! — подхватил Таган. — Во-первых, джар вблизи села Кумыш-Тепе, это моя родина, у меня мать там и дедушка. Я гостил у вас в Москве, и вы погостите у нас; а во-вторых, помогите со съемкой. Водохранилище-то мы — побоку!
— Как? — удивилась Ольга. — Каратаев с Иванютой грезят о запасах воды…
— Да, да. Исправлять ошибки природы — разумеется… Но исправлять расчетливо, без опрометчивости.
— Каратаев уже, верно, жалуется на ваше равнодушие. — Таган поразился проницательности собеседницы, а Ольга продолжала: — Человек он интересный, археологией увлекается. Этакий главный хранитель местных курганов.
— Лорд-хранитель барханов, — не удержался Таган.
— Ну вас! Грех смеяться над старшими.
— Каюсь. Тем более что он учитель мой, и я обязан ему многим.
— Он обещал свозить меня в Байрам-Али, показать редкостный мавзолей, кажется Санджара, но мне все недосуг. А в Байрам-Али ведь мама лечилась?
— Да. Оля, может, вам и сейчас недосуг, а я отнимаю у вас время?
— Что вы! Я так рада, сегодня такой день — у меня столько неожиданностей! Перед вашим приходом получила письмо от Сени Завьялова, он, помнится, тогда же приезжал, когда вы гостили у нас. Был застенчивый парнишка, а сейчас — Арсений Ильич, фу-ты, ну-ты — крупный железнодорожник. Он будет здесь. Ой, я совсем растерялась. У меня ведь переговоры с Москвой заказаны. И чаю я вам даже не предложила…
Выяснилось, что ей надо торопиться, чтоб не опоздать на переговоры. Уже на улице Ольга сказала:
— Вы извините, Таган, и если вечером свободны…
— Вечером буду в Кумыш-Тепе.
— А когда еще попадете в город, загляните, ладно? Я сюда часто наведываюсь.
— Лучше вы — к нам.
— Да вот схлынет там, и приеду.
Он проводил ее до почты, из автомата позвонил в тепловозное депо. Ну конечно: Меред Мурадов в отъезде. С Мередом вечно так. Но этот никуда не денется, решил Таган и, накупив сластей для сельской детворы, с попуткой машиной отправился в Кумыш-Тепе.
Глава четвертая
Джемал-эдже в просторном домотканом платье стояла у курятника, когда перед ней появился сын. Она вскрикнула, уронила сито с ячменем, куры закудахтали, захлопали крыльями.
— Таган-джан, ягненок мой! — лепетала мать, положив на плечи сыну руки и припав к его груди. Таган поддерживал мать и осторожно отстранял ее голову. Спросил, где дедушка. Должно быть, на огороде, отвечала мать сквозь слезы.
Ребятишки обступили гостя тесным кругом, подхватили его чемодан, оранжевую папку и потащили через веранду в дом.
Около темного покосившегося сарая прыгала над землей косматая папаха и взлетала грязь, выбрасываемая лопатой; Сувхан чистил хауз — обширную яму, в которую стекала зимняя и весенняя вода. Она питала огород, самотеком разливалась по грядкам, лежавшим ниже хауза. Над ними возвышался холм. Снега нынче за зиму выпало мало, дожди шли редко, и хауз пересох. Сувхан гадал по приметам, скоро ли пройдут дожди, и на всякий случай углублял яму. Сейчас он услышал шаги, вылез из ямы, встал во весь рост.
— Сын мой!.. — зычным басом загремел старик и смолк. Потом обеими руками тряс руку Тагана.
— Вековые запасы? — кивнул внук на хауз.
— Куда же денешься, еще твой прадед вырыл.
Шли по огороду, залитому солнцем, и ласковые туркменские приветствия сыпались из уст старика, как спелые плоды с ветвей.
— Чаю нам! — крикнул он, дойдя до порога, затем провел внука в комнату с кошмами и стопкой пестрых одеял на полу. Сняли обувь и стали мыть руки, поливая из медного узкогорлого кувшина.
— Давно не сидели на одной кошме, редко навещаешь. А ведь глаза родителей всегда на дороге, по которой должны прийти дети. Ты с работой или так, повидаться? — спросил дед.
— И повидаться, и поручения есть. На джаре будем ставить подпор.
— В добрый час! Видно, повелось уж так: одно засыпаем, другое роем. Сделаем, а там опять — или останется на века?
— На века. Да, видишь, дается-то нелегко. Ты мне еще маленькому говорил: иному всаднику не до врага, справиться бы со своим конем. Вот и у нас: бывает, воюем меж собой, роем да засыпаем. И все же, когда осел в свои копыта носом упирается, верблюд глядит на далекий перегон.
— Сами на солонцах, глаза на лугах. Ой, погоди-ка! — дед шагнул к окну и, окликнув ребятишек, велел им сбегать к председателю Чарыяру и Айнабат, сказать о приезде Тагана. — Понятно, — продолжал он, снова усаживаясь. — Перегнать Аму-Дарью не то, что лошадь из табуна в табун, однако — осилили. А для счастья чего-то опять не хватает. — Старик высказал сокровенное и застыл в неподвижности. В комнате стало тихо. Таган закурил. — Мереда не видел в городе? — словно очнувшись, спросил Сувхан.
— Звонил, Меред в отъезде.
— Завтра повезу овощи, зайду, велю приехать. Вот и полный круг твоей родни.
Полный круг… Его не трудно расширить, включив сюда добрую половину человечества, — где только нет родни, близкой или дальней! Без нее нельзя. Иногда же ты скучаешь с нею — только не с дедушкой, он «занятный парень». Сейчас появится Айнабат, сирота, тоже из дальних-дальних… В детстве она осталась без отца и матери, старшего брата взяли в армию, и росла Айнабат в семье Сувхана; а теперь живет с братом, старым холостяком, механиком Ярнепесом. В прошлом году ее имя было в правительственном указе, Таган телеграммой поздравил Айнабат с орденом. Дедушка сейчас толкует о ней. Толкует о себе. Хвалится.
— Мы смолоду тоже не на ширину канавы глядели, а на тот край, куда прыгать. И не наша вина в том, что шаг человеческий был короче муравьиного.
За окном послышались голоса, и в комнату вошел Чарыяр Баллыев, здоровяк с черными усами и медлительным взглядом. Гимнастерка, высокие сапоги, из голенища торчит рукоять камчи, с которой он не расстается, говорят, даже разъезжая в автомобиле. И следом — миловидная Айнабат с длинными косами.
Лицо у нее открытое, детски свежее. Но она вполне самостоятельный человек и вовсе не робка как раньше, когда плакала над задачками. Живо просмеяла узкие брюки Тагана и вот отчитывает за долгую отлучку. Землю, сельское раздолье он меняет на моду и диплом. Такой гордец, такой передовой — и как же это он еще не кандидат наук? А ведь мог бы и здесь работать не хуже, чем в Ашхабаде. Вот до чего она
