— …Ни с того ни с сего как двинет меня прикладом по темени, сволочь такая, чуть голова не развалилась. Собака и та, коли сдернешь передней шапку, да вытянешься по стойке «смирно», не станет тебя рвать, а эти… Ох, вражины!
Заключенных, работавших во внешних командах, гитлеровцы охраняли с собаками. Стоило узнику хотя бы на несколько шагов отдалиться от группы своих товарищей, овчарка набрасывалась на него. Но если лагерник снимал шапку и замирал на месте, собака не трогала его. Это был особо утонченный способ унижения заключенных, придуманный эсэсовцами.
— Это еще ничего, Сергей Петрович, тебя только по голове долбанули, — подал голос другой узник. — А в нашей команде, в карьере, троих ни за что пристрелили. Мы было зашумели, они как сыпанут из автоматов! Еще двоих убили.
— Иуды!
— Выслуживаются перед хозяевами, выродки!
— Ладно, дождутся и они расправы!
— Они чуют это, — вступил в разговор еще один заключенный. — Мы песок возим на тележках. Эсэсовцы и те не проверяли, что там под песком. А эти гады подходят и штыком тычут в песок. Что ты на это скажешь, — не паразиты ли?..
Назимов знал, что подпольщики в тачках с песком иногда провозят в лагерь оружие. «Надо сказать Кимову, чтобы немедленно прекратили это», — подумал он.
Сейчас во всех бараках, с каждым днем все чаще и громче, лагерники многих национальностей на различных языках и на всякие лады проклинали «черных» — так прозвали власовцев, обмундированных в черные шинели. Надо было использовать эту ненависть в интересах организации.
Назимова в то же время занимала и еще одна мысль — все о том же Рыкалове. «Может быть, он вел себя тихо-смирно, пока не прибыли власовцы, а теперь — развернется?»
Он уже собирался поделиться с Кимовым и Сигмановым своими подозрениями, но Кимов при первой же встрече сам огорошил его страшной новостью. Командира резервной бригады Малого лагеря Владимира Семенова утром вызвали к «третьему окну».
Назимов, как и все в лагере, хорошо знал, что предвещает такой вызов. Лицо его покрылось бледностью. Еще удар! Что это? Простая случайность или дело рук предателя? Может, скоро и его, командира «Деревянной» бригады Назимова, тоже вызовут к страшному «третьему окну»? Назимова бросало то в жар, та в холод. За последнее время он еще ни разу так близко не ощущал дыхания смерти. Ведь Баки твердой поверил, что останется живым, что он, «Вечный человек», пройдя сквозь все страдания и муки, вернется на родину, к любимой Кадрии, к детям. И вдруг…
Кимов тоже встревожен: лицо хмурое; брови сошлись на переносице.
— Где сейчас Семенов? — спросил Назимов.
— В ревире, — ответил Кимов. — Пытаемся подменить его номер. Блоковый уже приготовился доложить врачу о «смерти» Семенова. Но…
— Что еще?
— Как на беду, старого врача из ревира сменили. Там сейчас другой.
По установленному в Бухенвальде порядку, эсэсовский врач должен был удостоверять не толика» смерть, но даже и заболевание узника! Без его подписи покойник не признавался за покойника, а больной за больного. Прежнего врача подпольная организация сумела подкупить. Он все бумаги подписывал без проверки. А если этот его преемник начнет проверять, копаться?..
— Что ни день, то новый, удар! — тяжело вздохнул Кимов. — Любовь к родине, Борис, оказываешь не простые слова, хотя и самые искренние. В школе, в комсомоле я вместе с другими ребятами клялся и в любви к родине, и в верности своему народу. Но мало думал о том, к чему обязывают и эти клятвы, и сама любовь. Что же, пришло время познать не только всю глубину сознательной любви к отчизне, но и подтвердить ее на деле. Если понадобятся жертвы, я готов…
Назимов хорошо понимал, что сейчас Николай вслух делится своими самыми сокровенными и поистине святыми, тысячи раз передуманными, молчаливыми ночными думами. Думами честного советского человека, попавшего во вражескую неволю. Суровая, полная смертельных опасностей лагерная обстановка время от времени вызывала у подпольщиков потребность в откровенных признаниях. В такие минуты лучше не перебивать человека. Иногда он даже не осознаёт, что говорит вслух. Но выговорившись, как бы набирается новых сил.
Когда Кимов замолчал, Назимов поинтересовался: — Что за птица — этот новый врач?
— Пока не поймаешь да в руках не подержишь, откуда знать, что он за птица. Ну хватит! — Кимов резко вскинул голову. — Жалобами беде не поможешь. По-моему, надо вот о чем условиться: пока не выяснится, что послужило причиной вызова Семенова к «третьему окну», не следует связывать этот факт с делом Рыкалова. Согласен?
— Хорошо. Но нельзя ли мне повидаться с Семеновым? — спросил Назимов. — Мы с ним крепко сдружились. Может, он хочет что-либо передать… Ну, семье…
— Пока это свидание невозможно. Когда представится удобный случай, сообщу.
Этот тяжелый разговор происходил вечером. Попрощавшись, Кимов вышел на улицу, огляделся, насколько позволяла темнота. Дул холодный ветер, посвистывая на разные лады в колючей проволоке, причудливо раскачивая в темноте ветви деревьев.
«Опять осень», — невесело думал Кимов, вглядываясь в небо, — ни одна звездочка не сверкала в бездонной черноте.
Кимов ощупал карман и направился к бараку, где жил Симагин. Они встретились в условленном укромном углу.
— Достал? — сразу же спросил руководитель «Военно-политического центра».
Вот, — так же коротко ответил Кимов, вынув из кармана массивные золотые часы.
Симагин повертел их в руках.
Кому принадлежали раньше эти часы? Кто их носил? Может быть, прежний обладатель часто смотрел на их стрелки, ожидая своей счастливой минуты? Может, этой минутой было свидание с любимой? А возможно, часы — всего лишь скучный мещанский подарок папенькину сынку ко дню рождения? Как знать.
Самые различные люди многих стран Европы, угоняемые от родных очагов на фашистскую чужбину, брали с собой драгоценные вещи: одни — на память, другие — в надежде обменять на хлеб, когда настанет черная минута, или — для подкупа охраны, чтобы при случае убежать из неволи. Драгоценности, как правило, зашивали в подкладку одежды. Одним удавалось воспользоваться ими; другие не успевали — смерть настигала неожиданно; третьи — сохраняли дорогие вещицы до самого лагеря, где узников переодевали в лагерную униформу и приказывали — обнаруженные ценности сдать «на хранение». Конечно, сдавали не все. Как ни изощрялись гитлеровцы в обыске лагерников, как ни жадны они были до всякого рода «сувениров», все же некоторым заключенным при содействии подпольщиков, работавших в банных, санитарных и других командах, порой удавалось перехитрить мародеров и сохранить при себе ценности. Нередко часы, портсигары и прочие вещицы добровольно сдавались в пользу подпольной организации.
Еще раз взглянув на часы, Симагин положил их в карман.
— Ну, я пошел к Старику.
Стариком работники центра называли политзаключенного, немецкого профессора-медика, работавшего в ревире.
Профессор встретил Симагина обычной своей дружелюбной улыбкой:
— Заходите, пожалуйста.
— Я… принес… — Симагин протянул ему часы. Профессор не глядя сунул их в карман, усмехнулся:
— Значит, операцию «Золотые часы» можно начинать. Дальше будет видно, как надо действовать.
Эти золотые часы профессору нужны были для возможного подкупа нового эсэсовского врача. Но как
