расправа над лагерниками? Нет, колонна миновала поворот к «дому». Колонна приближалась к воротам. Эсэсовцы выстроились по обеим сторонам ворот. В их поведении как будто не заметно ничего угрожающего. Всем своим горделивым видом они как бы хотели сказать: «Все же наша взяла. Вам приходится покидать лагерь».
Колонна втянулась в ворота. И вот уже проходят последние ряды. Кто-то обернулся, помахал беретом:
— До скорого свидания!
Железные ворота Бухенвальда со скрипом закрылись. Назимов все еще смотрел на ворота. Потом со вздохом сказал стоявшему рядом комбату Харитонову:
— Что ж, пошли.
В Бухенвальде больше нет ни Симагина, ни Бикланова! Теперь и «Русский центр» и оставшиеся бригады предоставлены самим себе. Эта мысль угнетала Назимова, он как-то сразу почувствовал себя осиротевшим и поэтому, не заходя в первый барак, где наверняка можно было встретить кого-либо из работников центра, направился к себе. Ему захотелось побыть одному, многое обдумать. Он сел за стол, облокотился, обхватил голову руками.
Одиночество было недолгим. Раздались чьи-то шаги. Оказывается, пришел Сабир.
— Баки абы, что с вами? Когда вы возвращались с площади, я все время смотрел. Вас качало, словно былинку на ветру. Думаю: не заболел ли? И пошел следом за вами.
— Нет, Сабир, болеть сейчас не время. Нелегко было расставаться с друзьями.
— Понимаю, Баки абы. Да ведь поговаривают люди, будто наши ребята не с пустыми руками пошли. В случае чего — не дадут себя в обиду. Верно?
— Верно, Сабир. Но всего не предусмотришь. Фашисты еще достаточно сильны, чтобы расправиться с ними. Ну ладно, придет час, и мы здесь не растеряемся.
— Скорее бы приходил этот час. А то денька через три-четыре мы уже и ходить-то не сможем на своих двоих. Который день перебиваемся куском хлеба с ладошку. Люди теряют силы. Какие из нас вояки.
— Что я могу сказать, Сабир? Одно посоветую: стиснуть зубы и держаться.
— Держимся, Баки абы.
Десятого апреля весь день прошел спокойно. Гитлеровцы ничем не проявляли себя. Они, казалось, были удовлетворены, вырвав из лагеря две тысячи человек.
По распоряжению «Интернационального центра», никто не выходил из бараков, чтобы не угодить в лапы фашистам. Только наружные посты из подпольщиков стояли на своих местах. Подразделения бойцов были незаметно подтянуты ближе к потайным арсеналам. В случае тревоги они могли мгновенно вооружиться. Иногда по улицам быстро проходили разведчики или командиры подразделений. И опять все пустело.
Поздно вечером Назимов наведался в восьмой барак, к Задонову, чтобы обсудить кое-какие последние распоряжения.
Когда разговор уже подходил к концу, Николай замялся.
— Что у тебя? Выкладывай! — потребовал Назимов.
— Знаешь… тут человек тебя дожидается. Просит…
— Кто?
— Рыкалов.
— Рыкалов? А что ему нужно от меня?
— Не знаю, поговорить хочет.
Баки задумался. Подозрение, павшее на Рыкалова, все еще оставалось не снятым. Правда, новых фактов против него не было обнаружено, но и оправдаться окончательно он не смог. Держался Рыкалов лояльно, да и что ему оставалось делать. Назимов хорошо понимал, какое страшное обвинение висит над человеком. А что, если он все же не виноват?
— Хорошо, зови его! — согласился Назимов.
И вот Рыкалов стоит перед ним. Не жалкий, не потерянный. Он стоит, подняв голову, смело смотрит горящими глазами. Только лицо у него почернело, словно опаленное внутренним жаром.
— Я пришел к вам не пощады просить! — твердым голосом заговорил Рыкалов. — Я ни в чем не виноват. Но я и не думаю обижаться на вас. На вашем месте я сам поступил бы точно так же. Но того, что я пережил, не желаю даже врагу своему… Прошу только об одном: когда настанет час разрешите мне идти вместе с вами в бой в качестве рядового солдата. Оружия не прошу, сам добуду в бою.
— Вы даете слово советского офицера и мужчины; что говорите искренне? — сурово спросил Назимов.
— Даю! — решительно ответил Рыкалов.
— Я хотел бы верить вам. Но… если обманете… — Назимов прищурил глаза. — Вы знаете, как мы поступаем в таких случаях?
— Знаю!
— Ну идите, ждите наших указаний.
Около полуночи Назимов задремал было. Но явились разведчики «Деревянной» бригады, принесли важнейшие новости:
— Подразделения эсэсовской дивизии «Мертвая голова», охраняющие лагерь, садятся в машины и уезжают в сторону Веймара. С внешних постов снимают часовых.
Назимов вскочил с места. Лицо у него радостно вспыхнуло.
— Вы не ошиблись, ребята? Хорошо видели? Ведь это уже половина нашей победы!
Но разведчики и сами понимали, что означает бегство эсэсовцев.
Теперь только одно могло угрожать: артобстрел или бомбежка лагеря с воздуха. В остальном лагерники, как ни ослабели, все же могли постоять за себя.
Свобода!
«… Приказываю: одиннадцатого апреля сего года, в семнадцать ноль-ноль огнем из орудий и пулеметов, бомбардировкой с воздуха и обстрелом термитными снарядами — снести Бухенвальд с лица земли…»
Этого приказа из ставки Кампе ждал уже несколько дней. Он весь издергался, но действовать на свой страх и риск в последнюю минуту все же не осмеливался. Он видел, что дело Гитлера окончательно проиграно. Надо спасать собственную шкуру. Чем меньше останется свидетелей всех тех зверств, которые творились в лагере, тем спокойнее для него, Кампе. Но уничтожить лагерь по собственному почину он тоже не решался: это означало бы взвалить на себя самую страшную вину. Другое дело — приказ… И вот — есть этот приказ. Он выполнит его. Он не может ослушаться. Это поймет всякий, кто знает, что такое воинская дисциплина. Кампе взглянул на часы. О, как еще далеко, как далеко! Каждый раз, когда начинал звонить телефон, Кампе вздрагивал. Кто знает, что произойдет за эти последние часы. Уже пал Эрфурт. Открылась прямая дорога на Веймар. В любую минуту из Веймара по проводам может послышаться голос американского офицера: «Алло! Приготовьте лагерь к сдаче американскому командованию!»
Кампе боялся этого больше всего. Он стоял в пустом своем кабинете. Все уже вывезено — бумаги, обстановка. Ненужное сожжено. Вилла его тоже опустела. Чемоданы отправлены специальной машиной. А сам он… Кампе проверил пистолет, снова сунул в карман.
Начальник лагеря был уверен, что никто, кроме него, не знает о секретном приказе. Скорее бы только наступило условленное время. А там телефонный звонок, команда — и музыка начнется. Но содержание секретнейшего приказа почти одновременно с канцелярией Кампе стало известно «Интернациональному центру» Бухенвальда: разведка немецких товарищей сработала неплохо.
Во втором блоке «Интернациональный центр» собрался на свое последнее заседание. На повестке дня единственный вопрос: вооруженное восстание. Теперь спорить и колебаться больше нельзя. Все ясно. Если придется погибнуть, то — в борьбе. Но не все же погибнут. Немалая часть лагерников будет спасена,
