Однако многое из старого сохраняло силу. Нужен был еще целый ряд мер, чтобы осуществить решение императора Павла. Но в щепетильной душе его сына нашлось место для колебаний.
Александру этот удивительный и капризный монарх, переживавший тогда пору благороднейших и никогда не осуществленных замыслов, усомнился в правомерности акта, на основании которого Грузия присоединена к России. Он видел в этом несправедливость по отношению к законным наследникам грузинского престола[164].
Замечательно, что ни император Павел, ни его советники не видели, что, упраздняя трон Багратидов, они нарушают очевиднейшим образом принцип, из-за которого готовы посылать на смерть армии и возводить Китайскую стену между Европой и Россией — принцип легитимизма. Впрочем, могло казаться неуместным обсуждать «азиатские» дела с точки зрения европейских воззрений на богоустановленность монархий.
Ввиду сомнений Императора вопрос о Грузии был предложен на обсуждение вновь образованного Государственного совета[165]. В числе членов его были теперь лица, близко знакомые с делами этой части Азии, по опыту и по личной роли в политике, именно — Платон и Валериан Зубовы. При таких условиях, при возбуждении вопроса о праве рядом с вопросом о выгоде нельзя было уже ограничиться ссылками на хищников-горцев и «индийскую» торговлю. Действительно, мы видим, что присоединение Грузии к России вызвало в Государственном совете настоящие дебаты по вопросу внешней политики; редкий пример в истории Совета за этот век.
Впервые при императоре Александре I Совет занимался Грузией в собрании 11 апреля 1801 г.
Читаны были бумаги о присоединении, и Совет нашел, что присоединение это имело две причины. Во-первых, донесение гр. Мусина-Пушкина об обильных рудниках; во-вторых, объявление посланников царя Георгия о желании его, чтобы царство поступило в непосредственное подданство России и тем избегло бы гибели ввиду неизбежных раздоров. Послов отправили в Грузию, чтобы они вернулись с нужными полномочиями для учинения торжественной присяги[166].
Мы подробно говорили о том, в чем состояло «объявление» (т. е. просительные пункты) грузинских уполномоченных; известно нам и то, для чего их отправили обратно (привезти ответную грамоту и полномочия для заключения «обоюдного» акта). По-видимому, в числе «бумаг», читанных в Совете, не оказалось главнейших. В результате ни слова о миссии уполномоченных, ни слова о старых обязательствах по трактату 1783 г., подтвержденному в 1799 г.
По мнению Совета, необходимо «удержать» Грузию под скипетром России по следующим соображениям: 1) чтобы избавить слабое царство от пагубных междоусобий; 2) собственное достоинство Империи, изданной покровительницы царства, требует сохранения его в целости (а потому присоединения); 3) этого же требует спокойствие границ. И необходимо не только оставить в Грузии занимающие ее войска, но и приступить к организации временных властей, прочно там основаться, так как с занятием Грузии должно быть связано исполнение екатерининских планов 1796 г.[167]
Легко узнать в этих рассуждениях сподвижников Екатерины.
Государственный совет, извращая самый вопрос об отношении Грузии к присоединению, допускал такие рассуждения, как: царство грузинское должно быть сохранено в целости, поэтому его надо присоединить к России, едва ли стоял на высоте задачи, возложенной на него монархом.
Александр не спрашивал: выгодно ли присоединить Грузию? Он спрашивал: нет ли в этом несправедливости, т. е. не нарушается ли этим династическое право наследников? Если бы существовал какой-либо акт отречения царя Теория или его наследников от царственных прав в пользу русского Государя, то, надо полагать, этот акт был бы известен монарху, и тогда ему незачем было бы колебаться и сомневаться в своем праве на Грузию. Тогда могла бы идти речь о целесообразности, о том, выгодно ли это, стоит ли брать на себя это бремя. Но никакого подобного акта не существовало, для Александра ниоткуда не было ясно, что Грузия действительно вступает в подданство по доброй воле, да и не могло быть ясно, так как обоюдного акта, какого желали грузины, не было заключено, а манифест о присоединении был уже объявлен. Значит, надо было помочь Государю выйти из его сомнений. Вместо того чтобы указать на единственно возможный путь правомерного решения вопроса — путь взаимного соглашения, путь «обоюдного» акта, казалось, освященный еще Павлом, вместо того, чтобы пойти навстречу грузинским уполномоченным, также желавшим более правомерного исхода дела, — Государственный совет, вслед за вельможами, сторонниками присоединения, игнорировал, собственно, желания грузин, хотя вся речь шла именно об этих желаниях.
Раз отвергали путь обоюдного рассмотрения, то оставалось или доказывать, что все грузины жаждут непосредственного подданства, или же настаивать на пользе, какая последует от присоединения для грузин и для России. Совет так и поступил: голословно утверждая о желании грузин быть в подданстве России, он не жалел красок, рисуя выгоды и пользу от присоединения для обеих сторон.
Однако Государь не удовлетворился рассуждениями Совета в этом заседании.
Через 4 дня, в заседании 15 апреля 1801 г., приступлено снова к обсуждению грузинских дел. Генерал-прокурор Беклешов сообщил о «крайнем отвращении Государя к принятию Грузии в подданство России», так как он, Государь, «почитает несправедливым присвоение чужой земли»[168].
В заседании 15 апреля высказано много интересного, доводы становятся более вескими. Но опять- таки вопрос о «справедливости», т. е. правомерности, решается далеко не убедительно.
Совет остался при первоначальном своем мнении. Во-первых, он доказывает, что изъясненное от всего народа желание быть подданными российскими достаточно оправдывает присоединение, так как «устраняет от предприятия сего всякий вид несправедливости». Но, какого подданства желали, этого Совет не касался.
Затем вторая серия доводов касается тех следствий, которые повлечет за собой непринятие в подданство. Следствия эти двоякого рода: а) непринятие в подданство будет для Грузии «конечною пагубою». Персияне всегда вредили грузинам и теперь жаждут лишь уличить благоприятную минуту, чтобы жестоко отомстить им за их связь с Россией. Говоря об этой постоянно угрожающей опасности, Совет высказал точку зрения, имевшую решительное значение на исход дела.
По его мнению, если надо помогать Грузии, то приходится выбирать одно из двух: или совершенно устраниться от нее, или же принять ее в полное подданство. Или предоставление ее собственной судьбе — или полная инкорпорация, другого исхода нет. Tertium non datur.
«Покровительство, какое доселе Россия давала Грузии, имеет взаимных неудобств столько, что между совершенным оставлением последней и принятием ее в подданство первой нет середины».
Чтобы прочным образом обеспечить Грузии спокойствие, нужно держать там постоянно такое количество войск, что это будет крайне дорого; если же ограничиваться присылкой помощи лишь по мере надобности, то цель не будет достигнута, Кавказская линия отделена от Грузии труднопроходимыми горами, а персияне в какие-нибудь сутки могут быть уже у стен Тифлиса.
b) Но и самой России неприсоединение Грузии сулит огромный вред. Предоставленная себе, Грузия будет уничтожена, и вместо христианского владения, на нашей границе окажутся заклятые враги — мусульмане. Между тем и до сих пор Грузия оказывала ту услугу России, что мешала соединению враждебных нам сил в крае, и горцы не могли действовать с такой уверенностью, имея Грузию у себя в тылу.
Но, если не присоединить это царство, грузины, чего доброго, предадутся Турции, и тогда, тогда последствия будут страшны для России. Ей придется иметь дело на расстоянии границы в 800 верст с враждебными силами Кавказа, объединенными Турцией. Не замедлят присоединиться сюда и внушения других держав; тогда — ужасно даже подумать о том, что тогда будет. В силу всего этого необходимо присоединить Грузию к России.
Но чтобы устранить последние колебания, Государственный совет предлагает следующий, решительный способ дознания истины. Пусть дадут секретное повеление генералу Кноррингу ехать в Грузию и «изыскать» на месте: 1) может ли быть Грузия царством независимым, собственными силами противостоять врагам, смутам etc.? 2) действительно ли просьба о принятии в подданство опирается на
