похвально, ругался. Приехала она на салазках, и на обратном пути Лева ее вывалил. Обед был: борщ с консерв. мясом, пирожки с кашей из пшеницы и пилав. Потом много кофе, и кофе хороший, мокко.
18 марта 1921 г.
Вчера приехала в санаторию[17]. Ехала на автомобиле, застряли в яме, Лодя с шофером выталкивали машину за колеса.
Здесь Георгий Чулков. Я знаю, что он пишет, но не помню ничего из его произведений. Сегодня приезжали Лева с Варей на понурой лошаденке, в розвальнях. Приходил Вася. Взяла книг в библиотеке. Жить можно.
Воскресенье
Вчера долго ходила вечером по балкону. Вид чудесный. Были сумерки, почти полная луна. На балконе сидела только одна женская фигура, играла на гитаре и тихо пела, покачиваясь. А внизу уходил в сумерки город, начинали зажигаться огни…
Была лекция Чулкова «Поэзия и жизнь».
24 марта 1921 г.
Я здесь уже неделю. Скучно. Даже не думается и не читается. Почему-то кажется, что я не только дальше от своих московских, но и от Нинуси. Здесь я вижу людей и чувствую жизнь иначе. Хочется домой. Точно я там оставила много-много хорошего. И молиться здесь не могу. Здесь мне точно говорят: — Кто тебя слышит, глупая? ведь никто!
Среда на страстной 14 апр. по ст. ст. (27-го) первый холодный день. Цветет черемуха, развертывается дуб. Завтра я должна уехать.
3(16) мая 1921 г.
Все время сильная жара. Был всего один прохладный день 1-го мая ст. ст.
Неделю тому назад получила от M [арии] В[ладимировны] Гзовской-Маргулис Коташкину карточку. Это было в среду утром. Надо ее вернуть, она не моя! Удержала ее еще на 2–3 дня наглядеться!
Продала еще кое-что: у нас нет ничего: ни крупы, ни муки, ни картофеля. Эля сильно помогает хлебом и маслом. Кое-как еще живем.
Вернувшиеся из путешествий рассказывают о междуусобной на Украине.
Вторник 4(17) мая 1921 г.
Получила письмо Нинуси с карточкой Коташки. Как же не «возможно, что мне радость» записывала я в этой Левиной книжечке? Коташкину карточку! Она у меня постоянно на глазах и постоянно вызывает во мне радость и бодрость. «Если я, то все, значит, хорошо», — говорит мне его улыбка. Да, милый! Если ты, то все, значит, хорошо. Радость моя. Ненаглядный.
9(22) IV1921
Сегодня 9-е ст. ст. Жарко ужасно. Третьего дня немного поссорилась с Левой и даже, когда ссорилась, чувствовала, что люблю и жалею его до боли. И в нем чувствовала то же. Не поссорились, а объяснились в любви, и эта любовь переполняет меня эти два дня. Знает ли он, какую нежность и боль вызывает во мне его худое измученное лицо? Но сказать этого я не могла и не могу. И ни Эля, ни Лодя не понимали, что я плачу от нежности, от любви.
28 мая (15) 1921 г.
Продала Нинины занавески за 200 т[ысяч] и доставляю себе множество удовольствий: купила 24 фунта пшена, картофеля, масла. Два раза покупала белый хлеб. Пшено… 3800–4000 за фунт. Продала я во вторник. С понедельника мне везло, и, кроме того, что я купила, я получила еще от Эли соли, масла, свиного сала, сахара и т. д. У меня 7 ф. рису. Это все. Очень меня все это радует. Обеды у нас всю неделю были сытные и вкусные, и Лева принес колбасы, и мы ее ели и жареной и холодной, и еще ели яйца. Я за эту неделю растолстела. Будущая неделя во всяком случае обеспечена едой. Нет хлеба, но у меня еще есть деньги, значит, будет и хлеб. Надо считать, что две недели обеспечены, т. к. не будем же мы есть каждый день пшено, а картофель тоже есть. А две недели это срок большой, а газеты обещают к этому сроку конец продовольственного кризиса. Вероятно, что Лева скоро получит паек, и Лодя получит. Если бы мука!
7 июня н. ст. 1921 г.
…Опять угроза выселения всего дома.
Читала сейчас Арцыбашева «Жена» и только теперь поняла хорошо, хотя читала и раньше. И возмущение еще острее, чем раньше. И ненавижу еще ярче, чем раньше: ненавижу не свободу, а это легкое оправдание свободой таких вот… (неразб.) всю эту грязь и мерзость, распущенность, грубость и бессмысленность…
Читать Арцыбашева до невозможности противно.
Июль 1922 года
Три недели тому назад он позвонил у моей двери[18]. Я была совсем одна. «Кто здесь?» — «Лидия Алексеевна дома?» Я сразу узнала этот голос. Может быть, надо было быть спокойнее? Может быть, надо было быть холоднее? Но ведь это кто пришел ко мне? И разве я не знала, что если он пришел, то как неспокойно, с каким волнением он назвал мое имя? Это призрак пришел к призраку. Остались имена, остались голоса… Осталось только это из далекого, далекого прошлого. Тридцать семь лет тому назад… Судьба иногда делает маленькие неожиданные подарки. Этот вечер был для меня подарком. Как я за него благодарна!
Тридцать семь лет тому назад мы разошлись, после того как целый год были женихом и невестой… Ах, это совершенно все равно, как это было, но мы любили друг друга. И вот оказывается, что эта любовь еще оставила какие-то следы в наших шестидесятилетних сердцах, что-то зацепилось, как-то сохранилось, но не живой, не существующей в настоящей жизни, а в прошлом, точно засушенный цветок в прочитанной книге. В настоящем ей места нет, но она настолько жива, что с ней ожило все прошлое, все забытое и тоже стало жизнью и действительностью. От одного голоса, от одного имени! С одного края своей жизни я вдруг переселилась в другой. Разве это тоже не реальность? Разница только в том, что то, что есть, — пройдет, то, что было, — уже прошло. Тридцать семь лет. Время важно только в будущем, в прошлом оно значения не имеет. То, что было тридцать семь лет назад, было вчера, если его хорошо, ярко вспомнить <…> Это воспоминание чувств. Как легко их вызвать, воскресить! И вот три недели я живу в прошлом, и живу только чувством. Мы не успели разглядеть друг друга, какие мы есть, а видели только то, что в нас осталось от прошлого, оттого так ярко вспыхнуло воспоминание.
Июль 1922 г.
Тридцать семь лет тому назад я испортила жизнь человеку. И вот вчера мне было предложено объяснить, почему и зачем я это сделала. «Скажите мне, — попросил он, — зачем вы написали мне это письмо?» Я невольно засмеялась. «Но ведь оно было написано тридцать семь лет тому назад… Разве я его помню?» — «Вы не можете не помнить, что вы отказали мне в вашем последнем письме». Я не могла не помнить этого и, так как он просил, я ему рассказала, почему я отказала ему. Между прочим, я сказала: «У вас не было воли, у вас не было характера и поэтому у вас было мало любви ко мне…» — «Вы говорите — мало любви, а я всю жизнь только одну вас и любил». И опять этот восторженный взгляд и улыбка, вся душа во взгляде. «Это судьба!» — «Да, судьба, которая сделала для вас — лучше, для меня — ужасно! < …> Но ведь вы обещали мне ждать три года? Вы помните? Я должен был прийти в церковь Неопалимой Купины…» Но этого я решительно не помнила. «Семен Александрович! Но ведь уже прошло тридцать семь лет!» — «Да, и за это время я… мне… мне даже никто не нравился, ни одна женщина, никогда! А вы отказали мне, потому что я вас мало любил…»
…Как это должно быть смешно со стороны! Не только смешно, но и глупо. А меня это перевернуло. Я
