— Семен! — позвала барыня. И вспомнив, что он всегда был туг на ухо, она наклонилась и опять громко позвала:
— Семен!
Он открыл глаза и взглянул на нее.
— Что у тебя болит? голова у тебя болит? Болит? — почти крикнула она и показала на лоб.
Он молчал и глядел на нее странным взглядом.
— А здесь? — продолжала она свой допрос и дотронулась рукой до его груди.
Он тяжело вздохнул и закрыл глаза.
— Бог его знает! — сказала барыня. — Может быть, он и без сознания.
— Он умирает! — уверенно сказал Петр.
— Ну, вот! Да с чего?
— Значит… — сказал Петр, — значит бог его к себе призывает.
— Но нельзя же умирать ни с того ни с сего, правда ли, что он работал без шапки? Может быть, от жары?
— Так бы всем и умирать! — сказал Петр и чуть-чуть усмехнулся: — Не жилец он был на земле, вот оно… Блаженненький, значит, простой… простая душа. Он что ребенок малый. Таких бог к себе берет. А без воли его ни один волос…
— Боже мой! Боже мой! — вздохнула старушка и в тяжелом раздумье, молча смотрела на умирающего.
Со двора доносились хохот и крики детей, и вдруг почти у самого входа в сарай раздалась веселая плясовая песня. Пели бабы, проходя по двору и направляясь к землянке. Шли они медленно, очевидно оттого, что одна из них плясала впереди. Напев длился повторяемый без конца, и казалось, он врывался в сарай и наполнял его собой. Петр подошел к постели и опять накинул полотенце на лицо больного.
— Священника бы как раз, — тихо сказал он.
У входа мелькнула тень и вслед за ней показалась Наташа.
— Мама! — робко позвала она. Старушка оглянулась.
— Я принесла чаю, — сказала молодая женщина, — может быть, он выпьет.
Она встала рядом с матерью и с удивлением глядела на полотенце.
— Бог его знает! — сказала старушка. — Может быть, он и без сознания.
Она приподняла край полотенца и громко спросила:
— Хочешь пить? пить хочешь?
Семен молчал, глаза его были закрыты, но по губам, как показалось ей, промелькнула тень улыбки. Она взяла ложечку чаю и влила ему в рот. Он проглотил. Она влила еще и еще. Наташа с ужасом и любопытством глядела ей через плечо.
— Ну, что ж, — сказала старушка, — как богу угодно! — и она перестала поить его чаем.
— Это правильно, — сказал Петр, — все бог, все он, наш отец. Он знает, что творит. — В голосе мужика слышалась радость.
Они еще постояли втроем, поглядели, потом старушка глубоко вздохнула и направилась к выходу. Наташа пошла за ней.
На дворе тени вытянулись и убежали далеко за конюшню. Начинало свежеть, но солнце еще не совсем зашло и на гумне солома блестела как золотая. Воздух был прозрачен и чист, даль уходила глубже, и было необъяснимое удовольствие глядеть на поля, на зелень, на небо, как будто взгляд отдыхал на них и нежился в их мягких вечерних тонах.
Бабы все еще шли через двор, и можно было видеть, как одна из них, впереди всех, вертелась и подпрыгивала под бесконечный напев плясовой. У столба дети продолжали свою шумную беготню. Они махали ногами, взлетали и на лету кувыркались в воздухе.
— Ну, что? Ну, как? — спрашивали на балконе, когда обе женщины поднимались по ступеням.
— Бог его знает! — сказала старушка.
— По-моему, он в сознании, — сказала Наташа. — Когда мама предложила ему чаю, мне показалось, что он улыбнулся.
— Скажи, милая, чтобы ехали за попом, — распорядилась помещица.
— Ну, к чему это? — горячо возразил зять. — Не лучше ли послать за доктором еще раз. Подтвердить, чтобы ехал непременно, хотя бы ночью.
— Да, вот Петр, — оправдываясь начала старушка. — По-нашему, нужен доктор, а по их мнению, полезнее священник.
— Как странно, — заметила Наташа, — народ, собственно, любит лечиться и, если есть возможность, то идет к доктору из-за пустяка; в серьезных же случаях охотнее обращаются к знахарям или зовут священника. Вера в науку слаба, а сильна какая-то другая, слепая вера.
— Сильны предрассудки! — убежденно сказал муж.
— Нет, есть что-то другое, более глубокое, — задумчиво возразила Наташа. — Любовь к непостижимому, к сверхъестественному. Наш брат выше всего ценит свой разум, мечтает объять им вселенную, — народ любит сознание личного ничтожества и гордится той силой, которая делает из него слепое и послушное орудие. Мне кажется, — добавила она, — что, в то время как мы глядим себе под ноги, он смотрит в даль и видит конечное.
— В то время, как мы идем к свету, он топчется в своей темноте! — раздраженно подхватил муж. — Человек только тогда становится человеком, когда начинает понимать свою силу.
— Может быть! — задумчиво продолжала Наташа, — но, заметь, что мы с нашим сознанием силы, с нашим непомерно развитым самолюбием, довольствуемся меньшим: мы верим в возможное, он — в чудесное; мы идем к горизонтам, которые нам открывает наш разум, он стремится к беспредельному. Наш дух слабее их духа.
— Мы еще не можем предвидеть, чем будет в будущем человек. Его интеллектуальный рост еще ничем не ограничен.
— А где цель? — тихо спросила Наташа и прибавила чуть слышно:- Где счастье?
Дети устали бегать и поднялись на балкон пить молоко. Они шалили, толкали друг друга под локти, обливали скатерть и хохотали до слез. Отец прикрикивал на них, а бабушка мягко, но упорно брала их под свою защиту.
— Они нечаянно, они не шалят, — говорила она наперекор очевидности.
У землянки одна артель рабочих кончила свой ужин и теперь шла назад, поперек двора, к большому сараю. Опять слышались пение, смех и впереди идущих прыгала и кружилась баба с красным платком в руке. Навстречу им с громким хрюканьем бежали десятка два свиней, и их уши болтались на бегу, как тряпки. Встретившись с толпой, они сразу остановились и затем пустились по двору врассыпную.
— Митюшка! — крикнула помещица, прикладывая ко рту руки, сложенные воронкой, — чего свиней-то распустил?
Митюшка прибежал с длинным кнутом и стал бегать по двору, загоняя свиней в хлев.
— Поросенка забыл, поросенка! — кричали ему с балкона. Он оглянулся, увидал поросенка и присел в траву, протягивая голову вперед.
— Пеструшка! — ласково позвал он, — Пеструшечка, поцелуемся!
Поросенок подбежал и ткнулся пятаком в его лицо. Дети громко расхохотались.
— Как это ты его приучил? — закричал старший мальчик. Митюшка уже бежал за поросенком к хлеву.
— Хлебом я его… изо рта кормлю, — ответил он на бегу.
— Петр идет! — озабоченно заключила Наташа. — Уж не хуже ли?
— Дети! тише! не слыхать ничего! — крикнула бабушка. — Ты чего, Петр?
— Огарочка не найдется ли? — попросил Петр. — Темно в сарае. Со светом все лучше, веселее.
— Конечно, конечно, — торопливо сказала старушка. — Дети, спросите свечку у Анисьи.
— Огарочек бы… Зачем свечку! — протестовал Петр.
— Ты и ночь не спал? — спросила Наташа. — Кого бы посадить вместо тебя?
— А я-то что ж? — сказал Петр. — Умрет, тогда высплюсь.
— Ты бы попросил, чтобы рабочие не пели. Может быть, ему беспокойно? — предложил студент.
