Салвадора Коррейи чернокожих студентов можно было пересчитать по пальцам. Закончив лицей, он поступил в метеорологическую службу. В шестьдесят каком-то году был арестован, обвинен в попытке создания в Луанде подрывной организации, провел семь лет в концлагере Таррафал[47], на островах Зеленого Мыса. «Курятник, — охарактеризовал он его, — но пляж был замечательный». Спустя несколько недель после обретения независимости его уже знали, — друзья и недруги, и всегда больше вторые, чем первые, — как господина Всеслышащее Ухо. Два года в Гаване, девять месяцев в Берлине (Восточном), еще шесть в Москве, и вот так, закалив сталь, — обратно в окопы, защищать социализм в Африке.
— Коммунист! Верите? Я последний коммунист к югу от экватора…
Это упорство его и подвело. В считанные месяцы он превратился в идеологическую помеху. Неудобного субъекта. Ему ничего не стоило кричать: «Я коммунист!» — в то время, когда его начальники только потихоньку шептали: «Я был коммунистом». Он продолжал вопить «я коммунист, да, я подлинный марксист-ленинец!» даже после того, как произошло официальное отречение от социалистического прошлого страны.
— Я всякого перевидал, приятель!
Жузе Бухман сел, вытянув ноги, в огромное плетеное кресло, которое прадед Феликса Вентуры привез из Бразилии. Сунул правую руку во внутренний карман пиджака, вытащил серебряный портсигар, неторопливо взял щепотку табака и свернул папиросу. На его лице заиграла лукавая улыбка:
— Расскажи-ка ему, что ты рассказывал мне, Эдмунду, — историю с Президентом…
Эдмунду Барата душ Рейш молча взглянул на него — хмуро, возмущенно, с силой дергая себя за бороду. В какое-то мгновение я даже подумал, что он собирается подняться. Побоялся, что увижу, как он выходит. Жузе Бухман пожал плечами:
— Можешь говорить, черт возьми! Это не подстава. Феликс — человек надежный. Свой. К тому же вы оба ученики этого знаменитого профессора Гашпара, не так ли? Это уже о чем-то говорит. Феликс сказал мне, что это все равно, что принадлежать к одному племени…
— Президента подменили двойником, — Эдмунду Барата душ Рейш выпалил это залпом и замолчал. Глаза его с беспокойством забегали по гостиной. Он был похож на воробья, который мечется в поисках открытого окна, кусочка неба, куда можно выпорхнуть. Понизил голос: — Заменили старого. Посадили двойника на его место — чучело, не знаю, как это сказать, ну, вроде копии.
— Иди ты на…! — Феликс разразился хохотом.
Я ни разу не слышал, чтобы он произнес что-то непристойное. И не слышал, чтобы он вот так смеялся, с подобной разнузданностью. Жузе Бухман испугался. Потом тоже засмеялся. Они хохотали вдвоем. Мы хохотали втроем. Один раскат следовал за другим. Наконец Феликс успокоился.
— В таком случае у нас вымышленный президент, — сказал он, вытирая слезы платком. — Я это подозревал. У нас вымышленное правительство. Вымышленная судебная система. Короче, у нас вымышленная страна. Но расскажите-ка мне — кто же это подменил президента?
Эдмунду Барата душ Рейш сжался на стуле. Он уже не напоминал бога, еще меньше воинственного бога, больше смахивал на жалкого щенка. От него несло. Запах мочи, прелых листьев и гниющих плодов. Он встал и, вместо того чтобы ответить альбиносу, повернулся к Жузе Бухману, тыча пальцем:
— Этот хохот… Слышу я этот смех, приятель, и вижу другого человека, давным-давно. В другое время. В старое время. Мы не были знакомы раньше?
— Не думаю, — фотограф напрягся. — Я из Шибиа. Вы из Шибиа?
— Да ты че, приятель? Я коренной луандец…
— Ну, тогда извини.
— Да, — подтвердил Феликс Вентура, — Бухман приехал из провинции, с крайнего юга. Из деревенской глуши…
— Глуши? Наша глушь похожа на сад. А вот ваши сады, здесь, в Луанде, немногие, что остались, похожи на дремучие леса.
— Уймитесь. Долой племенную рознь. Долой регионализм. Да здравствует народная власть — разве не так говорили раньше? Я бы хотел, чтобы товарищ Эдмунду прямо здесь ответил на мой вопрос. В конце- то концов, кто подменил президента двойником?
Эдмунду Барата душ Рейш глубоко вздохнул:
— Думаю, русские. Может, израильтяне. Оружейная мафия, «Моссад», почем я знаю, оба несчастья сразу.
— Может быть. Не лишено оснований. А как вы обнаружили подмену?
— Я знаком с двойником. Я его нанимал! Я нанимал и других. Прежний никогда не появлялся на публике. Появлялись его двойники. Тот, Третий, всегда был лучшим. Единственный, кто мог говорить, не вызывая подозрений, другие хранили молчание, мы использовали их только на торжественных церемониях. Третий был особый случай, редкий талант, настоящий актер, я участвовал в его подготовке. Она заняла у нас пять месяцев. Он все схватывал на лету. Как двигаться, как обращаться к людям, тон голоса, протокол, биография прежнего, все это. Он все довел до совершенства. Или почти — у муадье была проблема, я хочу сказать, у него есть проблема, он левша. Даже этим он похож на отражение президента в зеркале. Поэтому я его узнал. Вы не замечали, что президент вдруг взял и превратился в левшу? Нет, не замечали. Никто не заметил.
— Когда вы это обнаружили?
— Год назад, год с небольшим.
— Вы еще продолжали работать на безопасность?
— Я?! Кота[48], я бродяжничаю вот уже больше семи лет. Видите эту рубашку? Она приросла к телу. Это рубашка Коммунистической партии Союза Советских Социалистических Республик. Я надел ее в тот день, когда меня уволили, и уже больше не снимал. Поклялся, что не сниму, пока Россия не станет вновь коммунистической. Сейчас, даже если захочу, не смогу ее снять. Приросла к телу, видите? Серп и молот отпечатались на груди. Это уже не сойдет.
И впрямь не сходило. Феликс Вентура уставился на него, словно громом пораженный. Жузе Бухман улыбался, словно говоря: «Ну что — разве не феномен?» Эдмунду Барата душ Рейш вновь принял позу древнего воинственного бога. С силой тряхнул седыми косищами, распространяя вокруг себя жуткое зловоние.
— Как насчет супа? — поинтересовался он. — Не найдется ли у вас супа?
— Это сумасшедший! — уверенно заявил Феликс после ухода Эдмунду Бараты душ Рейша. Он твердо произнес это не раз и не два. Он не собирался больше терять на него время. И все же Жузе Бухман настаивал:
— Мне известны и более странные вещи.
— Послушайте, человек совершенно безумен. Рехнулся. Вы много времени провели за границей, путешествуя, не представляете себе, через что мы прошли в этой проклятой стране. Луанда полна людей, которые кажутся совершенно здравомыслящими, и ни с того ни с сего начинают говорить на не- существующих языках, или плакать без видимой причины, или смеяться, или изрыгать проклятия. Некоторые проделывают все это разом. Некоторые считают себя мертвыми. Другие и впрямь мертвы, и до сих пор никто не отважился сообщить им об этом. Некоторые верят, что могут летать. Другие в это настолько уверовали, что на самом деле летают. Это ярмарка безумцев, этот город, здесь, на улицах, среди развалин, встречаются патологии, которые до сих пор даже не классифицированы. Не принимайте всерьез все, что вам говорят. Впрочем, хотите совет? Не принимайте никого всерьез.
— А может, на самом деле он и не безумен. Может, он прикидывается сумасшедшим.
— Не вижу разницы. Субъект, который предпочел жить на улице, в траншее, который верит в возращение России к коммунизму и который вдобавок хочет, чтобы его приняли за сумасшедшего, — для меня сумасшедший.
— Может, и так. Может, и нет, — Жузе Бухман выглядел разочарованным. — Мне хотелось бы узнать его поближе.
