208
Кроме подборки в № 4 «Воздушных путей», Чиннов опубликовал стихотворения «Там, куда прилетят космонавты…», «Увядает над миром огромная роза сиянья…», «Слетают желтоватые пушинки…», «Тени войны на замерзшей дороге. Уже…» (Новый журнал. 1965.№ 79. С. 79–81) и «Ты уже забываешь…», «Так проплывают золотые рыбки…», «Отпуск» («Сады, цикады, цыгане…»), «Я тоже не верю в бессмертие…», «Лагернику» («И все-таки благодари…») (Мосты. 1965. № 11. С. 11–15).
209
Цитата из романа в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин» (гл. 8, строфа LI).
210
«Могло быть хуже» (англ.).
211
Иваск в это время готовил к печати третью книгу стихов «Хвала» (Вашингтон: Victor Kamkin, Inc., 1967), но журнальных подборок в 1965 г. не публиковал.
212
Сборник А.С. Гингера «Сердце: Стихи 1917–1964» (Париж: Тип. Л. Березняк, 1965) вышел за несколько дней до его кончины.
213
Письмо сохранилось: «6 авг<уста 19>65. Дорогой Георгий Викторович.
Вот уж и пол-лета прошло, и скоро приедет сюда наш Иваск, и будет перед нами месяц свободный — но и на этот раз не исполнится (зато через год исполнится, даст Бог!) старая чинновско-ивасковская мечта: мечта о том, чтоб приехать нам к Адамовичу в Ниццу, сидеть с Адамовичем за столиком кафе, на вольном воздухе, под сенью пальм (?), столик покрыт яркой скатертью, яркие зонты, яркое небо, яркое море (которое бы “смеялось”) — и чтоб слушать нам нашего Георгия Викторовича развесив уши, как полагается ученикам, слушать, изредка самим болтать “ни о чем, обо всем” да наслаждаться попутно разными “ниццеанскими* (?!)*, а то и югославскими прелестями! Ах!
В этом году “капитал не позволяет”; но в 1966-м — непременно. Не так, чтоб “но где-нибудь, когда- нибудь — наверно”, а именно в 1966 году, летом, в Ницце.
Теперь же упомянутые Ваши ученики из провинции (чухонской, латышской) устроют хотя бы “эрзац” бесед с Адамовичем: “цикл” бесед о нем. И будут рассуждать о его 'Комментариях” и его “Table Talks” — о его статьях, начиная со “Звена” и — “сквозь” “Совр<еменные> зап<иски>”, “Числа”, “Русск<ие> записки”, “Посл<едние> нов<ости>” и пр. — вплоть до “Невозможности поэзии”.
Они будут также ворчать, что в последних №№ журналов не находят его статей… Правда, они нашли, конечно, статью о “Реквиеме” ахматовском. И некто, скрывшийся под прозрачными инициалами И. Ч., исправил “статическое” (?) отношение Сталина к русскому народу на статиСТИческое — видите, какой внимательный читатель Ваш (он еще в Риге был таким — и в Лоренсе таким пребудет)**.
Кстати, вот чего бы этому внимательному читателю хотелось: прочесть книгу: “Спор между Адамовичем и Ходасевичем о поэзии”— перепечатку статей из “П<оследних> н<овостей>” и “Возр<ождения>”. Вот что должен был бы издать Филиппов! Ходасевич там очень старался быть на Вашем уровне. И написал умно, логично и — верно, но умно и верно в тесных пределах, иными словами, ограниченно. А Ваши статьи были свободнее, и проникали Вы и выше, и глубже — вообще дальше. Пусть у Вас было меньше точности, “математичности”, — Вы больше говорили читателю, вели его на воздух из хода-севической духоты, к темам более важным, чем его “только-литературные” “проблемы*. Тут, к слову, кое-что в скобках — <нрзб.> о Ходасевиче. Как восхитительно ловко воткнул булавку в зад его неумеренного поклонника — Набокова — наш Бахрах Бахрахыч! (Те же “Мосты” 11). Какая блестящая работа! И, главное, как будто бы ничего особенного: привел стишок, шуточный, Ходасевича — и кто ж виноват, что стишок Х<одасев>ич снабдил эпиграфом, набоковской (сиринской) фразочкой про “трепетность” чьего-то хорея. Узнать, что твой идол над тобою потешался, — это горько. Но так Набокову и надо — заслужил.
Вернемся, однако, от поклонника Ход<асевича> к поклонникам Адам<овича>. Один из них на колорадском кампусе блаженствует, ну, прямо сверхчеловеческим образом. Здесь и Муза его посещала — написал 4 стишка.
И, выходит, оба работали:
Пушкин — в Болдине,
Чиннов — в Болдере.
И собирается этот Чиннов даже третью книжку стишков выпускать — догонять Пушкина. Книжка будет еще более, чем “Линии” (и гораздо больше, чем “Монолог”), — о “сияющих пустяках” “накануне беды и тоски’, накануне смерти, накануне “ничего”. О сияющих пустяках (цитата из “Линий”). И не знаю, простите ли мне, что, по бессилию сделать поэзию из простейших, обыденнейших вещей, из “стола и стула” (см. “Невозможность поэзии”) — я занялся украшательством, вместо того чтоб сказать с Вами, что лучше “не надо никакой’ (поэзии).
Из простейших вещей, “стола и стула” у меня вышло немного стихов, разве что
Как светил прозрачный луч в окно,
Озаряя хлеб и вино —
Но и там не обошлось без украшательства***. Из “золотого” “фонда поэзии” у меня сделано многое — из облаков, закатов, дождя, снега, особенно много — из бледножемчужного света. Беложемчужное люблю я всего больше, беда лишь в том, что оно быстрее всего приводит к “непоправимо серой странице”, как Вы и сами не раз говорили. Оттого за пределы “бледножемчужного” я давно, хотя и неохотно, вышел, теперь выхожу из пределов “золотого фонда” — точнее, ищу слова и вещи тоже золотые, но в “фонд” не входящие — ищу, следовательно, с обычным моим “эстетизмом” или “эстетством” (как ни “ужасно” звучат “эстетство”, “эстетизм”****— но). И выделываю украшения, сознавая с печалью, что “нигилистический максимализм” (?) моего учителя Адамовича украшенья отвергает, что Ад<амович> предпочитает остаться ни с
