— Хватит! — сказал наконец Оганес. — Теперь, раз баранов нет, мне деньги нужны.
Афо перестала плакать. Она подняла голову и посмотрела на мужа угольно-черными глазами:
— На что тебе деньги?
— Лошадь я купил, — ответил Оганес. — Пойдешь в сберкассу, снимешь с книжки что там есть.
— Ты что, меня за сумасшедшую считаешь?
— Афо, — сдерживая себя, проговорил Оганес, — послушай меня: я двенадцать баранов у Мартироса взял. Мне расплатиться надо. Я слово дал.
— Слово ты дал? — завизжала Афо. — Ветру свое слово отдай! Нет у меня денег. Об этом ты подумал? Я должна восемь часов на почте спину гнуть, работать, копейки собирать, а ты их в одну минуту развеять хочешь? Ты со мной, с женой, советовался, когда слово давал? Или я в этом доме ничто? Нет! Кончились те времена, когда женщина с завязанным ртом ходила. Ты меня по-старому не заставишь жить.
— Замолчи, — прохрипел Оганес и отшвырнул стул ногой, — чтоб я голоса твоего больше не слышал!
— Убей — не замолчу, убей — не замолчу! — надсаживалась Афо. Она взвинтила себя до истерики, била кулаками по голове, растрепав свои жесткие кудри.
Оганес, тяжело ступая, вышел на улицу.
Овсеп недавно пришел с поля. Он сидел у своего стола, разминая в руках крупные зеленые листья табака. Рядом с ним стоял бригадир Серго Гамбарян. Секретарь и бригадир раздумывали, как повысить сортность сдаваемого табака, когда в комнату вошла возбужденная и шумная Афо.
— Куда вы ездили с Оганесом? — со слезами в голосе спросила она, облокотившись руками на стол.
— Оганес вернулся, я видел. — предупредительно сообщил Серго, — лошадь с собой пригнал. Такую красивую лошадь! — Бригадир покружил головой и зацокал языком.
— Разрушила мой дом эта лошадь! — со злостью крикнула Афо. — У Оганеса разум унесла эта лошадь. Двенадцать баранов из стада отдал он за нее! Это поступки разумного человека? Я к тебе пришла, Овсеп. Ошибся Оганес, очень ошибся. Растолкуй ему ошибку, поправь дело.
Овсеп сморщил лицо.
— Ты ступай, — сказал он Серго, — мы потом все обсудим.
Он поднялся и закрыл за Серго дверь, но в комнату, помимо желания его, протиснулась Арус.
— Ах, Афродита, Афродита, — сказала она, — не очень уважаешь ты своего мужа! На все село слышно, как кричишь о его ошибках!
Арус часто называла жену Оганеса полным именем, которое ей дали при рождении. Афо при этом всегда настораживалась. Сейчас она с удовольствием ответила бы: «А ты, ничья жена, сперва сумей заполучить себе хоть какого-нибудь мужа, а уж потом учи других!» Но Афо знала, когда надо сдержаться, и сдержалась.
— Я не куда-нибудь пришла, — ответила она с достоинством, — я к старшему партийному товарищу пришла за советом. Человека поправлять надо. Пусть Оганеса в райком вызовут, пусть ему внушение сделают.
— Где, говоришь, он баранов взял? — угрюмо спросил Овсеп.
— У Мартироса, на кочевке, — охотно ответила Афо.
— Нет, Афо, милая, тут не внушением пахнет, — опять вмешалась Арус. — Тут дело серьезное. Хорошо, если только с председательства снимут, а если под суд отдадут? Будешь мужу в тюрьму передачи носить?
Арус и мысли не допускала, что Оганес в чем-то виноват. В его поступках не могло быть ничего корыстного, недостойного. Это Арус знала твердо. Все остальное не имело для нее значения. Но ей доставляло удовольствие дразнить Афо. Арус с усмешкой наблюдала, как испуганно глянули черные глаза, как щеки и шея Афо покрылись красными пятнами.
— А что ты думаешь? За такие дела и жена отвечает, — продолжала она, не обращая внимания на то, что Овсеп предостерегающе строго сказал ей: «Брось, Арус!» — и не замечая, что дверь за ее спиной открылась и вошел Оганес.
— Моего мужа в тюрьму? Чтоб у тебя язык отсох! — не выдержала наконец Афо. Она растерянно огляделась и, увидев Оганеса, бросилась к нему: — Ты слышишь, что она говорит?! Ты слышишь!
— Какие у тебя здесь дела? Ступай домой!
— Почему у меня не может быть здесь дел? Я тоже на государственной работе, — огрызнулась Афо. — Смотри, Овсеп, он слова не дает мне сказать!
Овсеп поднял глаза и коротким движением головы указал Афо на дверь. «Я тут как-нибудь улажу твое дело», — расшифровала Афо этот жест и, скорбно опустив голову, вышла из комнаты.
Арус шагнула к стене и опустилась на стул с тяжелым чувством непоправимости того, что произошло.
Оганес, не глядя на нее, подошел к столу Овсепа.
— Вот так, Овсеп, — сказал он, — живешь рядом с человеком, работаешь вместе не день, не два. Думаешь, он тебе товарищ, опора твоя в трудный час. А выходит, чуть что не так, этот товарищ первый кричит: «В тюрьму его!» За твоей спиной кричит. Ты мне скажи, Овсеп, можно свой труд делить с таким человеком?
Начал он тихо, а последние слова почти кричал. Что Арус могла ему сказать? Как объяснить? С трудом она встала со стула и вышла из комнаты.
— Это ты напрасно, Оганес, — тихо сказал Овсеп. — Совсем тут другое дело было.
Оганес будто не расслышал. Он подошел к окну и стал смотреть вниз, на село.
— Ты что, лошадь купил? — спросил Овсеп.
— Купил. Дальше что? — вызывающе ответил Оганес.
— Твое дело. Только каких овец за нее отдал? Афо говорит, из стада взял.
Оганес невесело усмехнулся.
— Эх, Овсеп, Овсеп! — с горечью сказал он. — Кто у меня спросил, о чем болит мое сердце? Жена спросила? Друг спросил? Всю жизнь мы с тобой рядом. Чего ты боишься? Думаешь, колхозных овец я забрал? Не бойся, мне Мартирос своих дал.
— Нет у Мартироса двенадцати овец.
— А ты все знаешь? И сколько у кого овец знаешь?
Овсеп молча наклонил голову.
— Он мне и Мисака овец дал, и Каро овец дал. Считай, считай! — устало сказал Оганес.
Овсеп вытащил из кармана потемневший деревянный портсигар и достал папиросу. Долгое время мужчины молчали.
— Ай, Оган, — проговорил наконец Овсеп, затушив папиросу, — теперь ты сам скажи: разумно это? У нас столько дел, столько забот, а ты увидел блестящую игрушку и все забыл…
— Что я забыл? Ничего не забыл, — ответил Оганес. — Эта лошадь не игрушка. Породистая лошадь. Золотая масть. Как картинка, она красивая!
— Красивая, — повторил Овсеп. — Погнался ты один раз за красотой, что хорошего увидел? — Он вздохнул, посмотрев на понурую фигуру Оганеса, и опять заговорил своим негромким, глуховатым голосом: — А лошадь должна быть лошадью. От нее работа требуется — хоть от черной, хоть от золотой. Разве она лучше будет бежать, быстрее повезет тебя оттого, что золотая?
— Никак она меня не повезет, — горько ответил Оганес, — не может она везти. Больная лошадь. Задыхается. Запал у нее.
Афо знала, что в конце концов она все уладит и все будет, как ей угодно. Недаром отец Афо, лучший в городе специалист по ремонту керосинок, говорил про свою дочь: «Моя Афо троих сыновей стоит. Глубокий разум имеет…»
То, что Оганес вторую ночь не ночевал дома, — тоже к лучшему. Афо знала, что он ночевал в табачной сушильне. Урона для жены в этом нет, а Оганес теперь настолько виноват, что у него на голове хоть орехи коли. Зато когда вечером явился с кочевок пастух Мартирос, Афо поговорила с ним с глазу на
