— Э-э… Маркиз де Ланьери, прибывший согласно приказу вашего величества во дворец…
— Что еще Ланьери?! — нетерпеливо спросила она.
— Ваше величество передали господину де Сафону ключи от его комнат во дворце, но месье Сафон возвращается лишь завтра. Право, ваше величество, я не пойму, как мне поступить. Маркиз разгневан.
— Еще бы. Однако разве у вас нет запасных ключей от всех комнат?
— Есть, но…
— Если есть, то в чем дело?
— Не извольте гневаться, ваше величество, но я не мог понять, таково ли ваше желание…
— Что же я, по-вашему, хуже Нерона? Что вы такое думаете обо мне? Для чего мне нарочно издеваться над Ланьери? — вскричала она.
Распорядитель второй раз за день попал под горячую руку и пугливо втянул голову в плечи.
— Прошу прощения, ваше величество, это моя вина. Такого больше не повторится.
Однако он умолчал перед Орсини о том, что Изабелла не только неповинна в случившемся недоразумении, но даже не подозревала о нем.
Изабелла страдала вдвое сильнее из-за того, что приходилось скрывать свое горе от короля Оливье. Несмотря на их взаимную привязанность, этикет не позволял ей честно признаться, что ей не до развлечений. Она вынуждена была посещать все балы, прогулки и пышные праздники. Молодой король был страстно влюблен в герцогиню Анну де Принн, а она, неприступная прежде, когда он был принцем с сомнительным будущим, теперь была приветлива с ним. Оливье, муж молодой, хорошенькой женщины, был счастлив и доволен от одной лишь рассеянной улыбки своей красавицы Анны, тоска Изабеллы не затрагивала его. Он попросту не заметил, что сердце сестры истекает кровью. В конце концов, он уехал и увез с собой мадам де Принн. При дворе Изабеллы стало меньше на одну красавицу, а Вероника Гримальди была обречена играть самую унизительную роль в своей жизни.
Изабелла читала представленные Сафоном донесения тайной полиции, постепенно меняясь в лице.
— Где же эти отчеты хранились столько времени? — гневно спросила она.
Сафон виновато развел руками.
— Видите ли, это было мое собственное маленькое расследование. И мне показалось, что оно более не важно, учитывая, что виновный все равно понес наказание.
— Вы неверно рассудили, господин де Сафон.
— Простите великодушно, ваше величество.
— Ладно, можете идти, — она нетерпеливо махнула рукой, и довольный своей маленькой интригой министр поспешно ретировался.
Какое-то время она стояла, задумчиво теребя угол доноса. Потом позвонила:
— Пошлите за Ланьери.
Орсини, войдя, остановился на пороге, отвесив ей молчаливый поклон. Ее изящно очерченное лицо, истончившееся от переживаний, было бледно. Тронуто было следами душевной боли и худое лицо Орсини. Рана от утраты ныла у обоих и не скоро обещала зажить.
Она ни слова не говоря протянула ему связку бумаг.
— Что это?
— Читайте, — от ее тона веяло холодом.
Уже предчувствуя недоброе, он медленно подтянул к себе листы — донос тайной королевской полиции.
«Июня 12 с.г.
Первый (маркиз де Ланьери): Но если все откроется, никто и пальцем не пошевелит, чтобы вытащить меня из тюрьмы!
Второй (неизв.): Не смеши меня, юноша. Речь о восьми тысячах. Это капля в нашей казне. Если ты не умеешь скрыть концы несчастных восьми тысяч так, чтобы все не открылось, то, ради всего святого, что ты здесь делаешь?
Первый: Но…
Второй: Довольно! Я могу повременить два дня, дать тебе время подумать, как это лучше сделать. Я пришлю к тебе посыльного.
Первый: Хорошо.
Второй: Посыльный будет ждать около Геракла в восемь вечера. Все ясно?
Первый: Да. Восемь с половиной тысяч ливров. Послезавтра в восемь вечера отдать вашему посыльному. В случае чего, вы свалите всю вину, что не удасться приписать мне, на этого беднягу.
Второй: Уже лучше. Я начинаю думать, что из тебя все-таки будет толк.
Июня 14 с.г.
Первый (некий де Пантегуа): Мой господин велел спросить, не нужен ли вам совет в этом деликатном деле. Он осознает, что для вас это, возможно, несколько вновь. Он бы не хотел, чтобы вы допустили какую-нибудь оплошность.
Второй (маркиз де Ланьери): Благодарю. Никто не сумеет обнаружить, откуда взялись эти восемь тысяч, и куда исчезли. Могу в этом поклясться. Королева никогда их не хватится.
Первый: Хорошо, я так и передам. Полагаю, вы сумели сами себя вознаградить за эту маленькую услугу?
Второй: Конечно.
Первый: Вы далеко пойдете. Успехов!»
— У вас столько доброжелателей, — донеслось до его сознания едкое замечание Изабеллы.
Он не стал читать дальше и так же медленно опустил донос на стол — несколько листов, исписанных мелким почерком, напрочь перечеркивающих его будущее. Он не узнал собственный голос:
— Мне можно покинуть дворец или меня отправят под конвоем?
Королева резко подняла на него глаза. В них горели гнев… и еще удивление. Она заметила, что на лице Орсини застыло странное выражение, без следов злости или стыда, просто обреченность человека, которому незачем защищаться, ибо правда не восторжествует — никогда.
— Если бы я считала необходимым заключить вас под стражу, я бы не тратила время на эти разговоры. Но раз я пригласила вас, то, наверное, я жду от вас пояснений.
— Что тут пояснять? Вы же все прочитали, — зло огрызнулся Орсини.
— Ланьери, — она готова была ответить резкостью на резкость, но смягчилась раньше, чем успела высказаться. — Вы… Перестаньте в конце концов. Никто вас пока не обвиняет. Это всего только слова. Слова безликого шпиона из тайной полиции против ваших. Я, со своей стороны, не верю, — жестко заметила она, — что человек, дружбу которого Антуан ценил столь высоко, мог оказаться обычным вором.
Орсини брезгливо коснулся рукой доноса.
— Это было, — выговорил он, сделав над собой усилие.
— Вы — вы брали деньги из казны? Пошли по стопам Гренгуара?
— Нет! Я не прикасался к казне.
— Не понимаю.
— Я передавал эти проклятые деньги, правда, но я ничего у вас не крал! Ни единого ливра, ни единого сантима!
Изабелла невольно повысила голос.
— Орсини, я устала вытягивать из вас слова клещами! Вы можете рассказать все и по порядку?!
Его прорвало, словно кто-то разрезал сжимавшие его путы.
— Да, все так и было! А что мне оставалось? Жаловаться на самого могущественного человека в государстве? И кто бы мне поверил? Мне пришлось откупиться от него!
— Но у вас не могло быть такой суммы!
— Я… — его голос стих. — Антуан помог мне…
