помочь. Горячий чай, который она готовила на костре, приносил старику лишь краткое облегчение. На исходе третьего дня она начала понимать, что теряет его. Бедняга совсем ослаб. Она пыталась согреть его, усадив около костра и накрыв одеялами, но он не мог даже сидеть, пока она не села около него так, чтобы он мог привалиться к ней.
— Бедная моя девочка, — пробормотал он. — Во что я втянул тебя, старый балбес! А ведь я знал тебя совсем крошкой, когда ты еще была мне по колено, такая смешная важная девочка в платье со шлейфом.
— Все будет хорошо, — она склонила голову его на плечо. — Вы не волнуйтесь, Сафон.
— Я погубил тебя, девочка моя. Что же я наделал!
Его стенания заставили ее тосковать еще сильнее. Вместо того, чтобы поддержать старца, она поняла, что плачет сама.
— Я так хочу домой, Сафон, я так хочу домой, — ей не удалось удержать рыдание, и один из солдат, охранявших ее покой, презрительно обернулся посмотреть на нее. Сафон неловко обнял ее слабой рукой, горевшей от жара.
— Брось все это, девочка. Ни к чему оно тебе. Возвращайся домой, к мужу. Он поймет тебя. И Гримальди простит, если ты сдашься сейчас.
— Я не могу вернуться к Орсини. Он больше не любит меня. Я ему не нужна.
— Глупости, девочка моя. Я в это не верю. Даже у этого несносного мальчишки достаточно мозгов, чтобы понять, какую женщину ему дали боги.
— Вы не понимаете, Сафон, — всхлипнула она.
— Это я-то? Я стар, я много чего повидал. Я никогда не видел пары, столь идеально подходящей друг другу, как вы. Но вы не готовы были к браку.
— Почему?
— Слишком невинны. Ты, бедная девочка, повинуясь долгу, стала женой старого мерзавца, и только ты знаешь, какую рану нанесло это твоей женственности. Нужны были долгие месяцы терпения, чтобы ты поборола в себе эту память. И не говори, что это другое. Это то же. Ты не привыкла отождествлять в любви душевное и плотское начало, а все едино, все связано. А этот мальчишка, этот честолюбец, что знал он о любви? Уверен, у него и девушки-то не было, пока он не женился на тебе. Вот откуда растут корни вашего разлада. Но я-то, старый дурак, вместо того, чтобы наставить тебя, сиротку, втянул тебя в эту войну, чтобы потешить себя на старости лет. Что ж, получай, помирать будешь под кустом, как бродяга, — он устало закрыл глаза. — Я думал, все будет легко, раз, два и готово. Но я не оправдываюсь, нет. Старый дурак…
Его голова упала на грудь. Изабелла вздрогнула и окликнула его, но не дождалась ответа. Старый министр скончался. Она почти не почувствовала горя. Измученный разум отказывался осознавать правду, правду, что теперь, без этого эгоистичного самовлюбленного старика, она осталась совсем одна. Она уложила тело Сафона, ставшее совсем легким, и аккуратно сложила его руки на груди. Потом накрыла его плащом и вернулась к костру. Немигающие глаза неотрывно следили за оранжевыми язычками пламени. Отныне она совсем одна.
Войска регента, усиленные мощью Оливье, ударили — и победили. Жалкая армия Изабеллы была рассеяна по долине. Ее брат, ее муж, — все ополчились против нее, все хотели растоптать ее, увидеть ее сломленной. Как она ни клялась себе, что они не одержат над нею верх, что могла она одна, без поддержки? Что могла она противопоставить мощи Оливье, энергии Орсини, хитрости Гримальди?
Изабелла прекрасно поняла, что ее борьба проиграна. Она была наголову разбита. От ее войска ничего не осталось, кроме жалкой кучки насмерть испуганных беглецов, да и сама она чудом осталась жива. У нее тоже оставалась одна лишь надежда — ее последнее унижение — бежать, бежать, сломя голову, рассчитывая, что ее сочтут погибшей и не станут искать. Она осталась совсем одна, и углубившаяся в лес дорога нагнетала на нее смертную тоску. Не лучше ли будет сдаться и просить пощады? Она вздрогнула, стыдясь своего страха. Она брела вперед, не разбирая дороги, гонимая ужасом перед содеянным и перед расплывчатым будущим, смутно представляя себе, куда и зачем идет. У нее не было больше ни прошлого, ни грядущего, ничего. Ей нечем было дорожить, нечего ждать.
И тут она увидела Орсини. Он выехал на своей лошади ей наперерез и теперь ждал, пока она поравняется с ним.
— Кто же так спасается от погони, Изабелла — королева Аквитанская? Через пять, ну, самое большее, десять минут, тебя схватят и предадут справедливому суду.
— Меня уже схватили, — равнодушно отозвалась Изабелла. — Можешь везти меня куда хочешь, мне все равно.
Его губы насмешливо искривились в знак издевки.
— И не подумаю. Это было бы слишком просто. Ты стала на путь изгнанницы, которую преследуют, как охотники олениху, что ж. Ты сама выбрала свой путь. Иди куда глаза глядят, прячься, живи в страхе, попробуй перехитрить преследователей, уехать за границу. Я не буду мешать тебе.
— Поздно, Эжен. Мне уже не уйти от погони. Приходи на казнь, попрощаться со своей женой.
— Нужно бороться до конца, Изабелла, — он спрыгнул с лошади и протянул ей поводья. — Уезжай.
Она не заставила просить себя дважды и немедленно оказалась в седле.
— Поспеши, — напутствовал ее Орсини. — Они близко.
Изабелла пришпорила коня, даже не прощаясь с Орсини. Он тоже молча посмотрел ей вслед и бесшумно скрылся в лесу, где его ждал военный отряд.
Изабелла была и рада, и не рада — одновременно. Она слишком устала, чтобы чувствовать в себе достаточно сил для борьбы, но ее обнадеживало, что Орсини не опустился до того, чтобы сдать собственную жену законным властям.
Вскоре Изабелла услышала за собой топот лошадиных копыт. И как она не загоняла лошадь, ее настигли и схватили. Изабелла ожидала, что ее тут же отвезут в тюрьму, однако ее временно заперли в монастыре Святой Агнес, который был расположен неподалеку. Здесь ей предстояло оставаться до того дня, когда регент пришлет за ней, — решив, что с ней теперь делать.
К ней не были жестоки. Она жила скромно, тихо, но без права выйти за пределы монастыря. Она могла прогуливаться по монастырскому дворику, но стоило ей хоть устремить взгляд на ворота, как монахини в беспокойстве подтягивались к ней.
Время в монастыре тянулось так медленно, что день казался неделей. Изабелла не искала возможности бежать. Она с горечью ждала, пока ее судьба решится — так или иначе.
Она не могла не тешить себя надеждами, что регент не решится предать казни ее — Изабеллу Аквитанскую, тетю короля, которая собственноручно посадила племянника на свой трон. Возможно, ее просто изгонят из страны навсегда… Но даже если регент захочет избавиться от нее навсегда, ей казалось — она испытает лишь облегчение. С тех пор, как она потеряла Орсини, жизнь утратила для нее большую часть привлекательности. Вот уж никогда она не думала, что будет так горевать из-за мужчины, которого сама и покинула. Да, тогда еще она не способна была понять, что жизнь сама по себе, даже без Орсини, представляет собой наивысшую ценность. Ей еще только предстояло повзрослеть, пережить не один горький жестокий удар, встретить лицом к лицу смертельную опасность — и понять. А пока, совершенно отрезанная от внешнего мира, Изабелла терпеливо ожидала у окна своей комнаты-кельи. Ее кроткое, почти безразличное ожидание снискало ей некоторое уважение строгих монахинь.
И вот наступил день, когда она увидела, как к воротам монастыря приближается всадник на взмыленной лошади. Он три раза стукнул в ворота и остановился поодаль. Форма выдавала в нем офицера — естественно, офицера, служившего регенту — темно-оливковая с серым. Несколько мгновений, и тяжелые ворота отворились, пропуская его. Изабелла поняла, что день, которого она и боялась, и ждала, наступил.
Густая листва почти скрыла от нее спешившегося офицера, которого полностью закутанная в черное сестра проводила до дверей. Только в последнюю минуту его лицо мелькнуло в просвете, и Изабелла вскрикнула, узнав своего мужа. Орсини! Напрасно она посчитала, что он не будет больше бороться против
