Орсини просто не хотел ее видеть, то ли боялся, что один ее молящий взгляд разрушит все его грандиозные планы.
Она потеряла интерес к переговорам, как только поняла, что Орсини нет среди парламентеров. Она спрашивала себя, не преувеличил ли Оринье его роль в новом восстании. Ей отчаянно хотелось мира, мира и простого женского счастья, которого ей пока не дано было узнать. Она позволила учреждение независимого совета, предоставив ему совещательный голос в решении вопросов государственной важности. Первый шаг был сделан. Совет получил официальный статус. Пока оппозиционеры удовлетворились совещательной функцией. Однако они желали получить право накладывать вето на решения Изабеллы, если они единогласно будут отвергнуты Советом. Королева отказала им, и вопрос больше не поднимался. Но она знала, что это ненадолго. Спираль истории сделает следующий виток, и все начнется сначала.
— Это революция! Ах, почему вы не послушали нас сразу, ваше величество! Это восстание следовало подавить в корне! — горячо восклицал Оринье месяц спустя.
— Однако… Так ли все серьезно?
— В Совете поднимают вопрос об учреждении республики!
Изабеллу испугало не столько сообщение Оринье, столько его волнение и бледность. Она бы не придала значения его словам: революция, республика, — все это звучало странно и нереально, но он был откровенно испуган, и ей передалась его тревога.
— Прекратите паниковать, Оринье, — рассердилась она, — я не могу рассуждать трезво, когда вижу вас в таком нервном состоянии.
— Вы знаете, чем это кончится, ваше величество? То, что было при регентстве, — ничто по сравнению с той грозой, что может разразиться теперь. Эти свободолюбивые, анархические идеи из тех, что разрушают государственное устройство до основания! Это полное отрицание самого смысла власти. Это произвол.
— Успокойтесь, Оринье.
— Успокоиться? Завтра они просто вломятся во дворец и вышвырнут нас отсюда. Знаете, что они обсуждают? Что здание Королевского суда маловато для их собраний, и им самое место во дворце. Вашем дворце! Может быть, завтра здесь будут хозяйничать плебеи, — бродяги, которые будут шлепать сапогами в навозе по персидским коврам, наглецы, которые будут подглядывать в замочные скважины за переодевающимися дамами, воришки, ищущие малейшую возможность положить в карман, что плохо лежит.
В ослеплении своей ярости он не чувствовал, что ранит ее. Она, королева Аквитанская, маркиза де Ланьери, а на самом деле простая мадам Орсини, супруга беспокойного сынка мелкого лавочника, плебея, бродяги, наглеца и проходимца, сидела перед ним, выпрямив свою изящную аристократическую спину, с застывшим выражением смертельной усталости на лице. Она не возразила Оринье, заговорив, только когда услышала его возглас:
— Нужно арестовать Орсини за бунт и подстрекательство к мятежу!
Она подняла на друга глаза раненой лани.
— Хорошо.
Оринье обрадованно оглянулся на Ревеньена. «Они подружились, — подумала Изабелла равнодушно. — Они даже похожи. Странно.» Она не могла думать о том, что происходило. Не теперь.
— Вы подпишете указ?
— Да. Давайте.
Она поставила кривой росчерк на документе и отвернулась, даже не желая читать его.
— Кому мы поручили произвести арест? — тихо спросила она.
— Мне, — сказал Оринье. — Поэтому позвольте откланяться, ваше величество.
— Идите, — она вялым жестом отпустила его. Маршал Ревеньен остался с ней. Но он, волнуясь, мерил шагами зал, и она отпустила и его.
На другой день она узнала, что графа Оринье ранили при попытке арестовать мятежников. Его солдаты сумели схватить несколько человек, но среди арестованных не было Орсини. Он скрылся, увернувшись от Оринье и наградив его ударом шпаги, правда, скользящим и не задевшим ни одного из жизненно важных органов.
Изабелла догадывалась, что ее уступка своему испуганному и возмущенному окружению лишь ухудшила ее положение. Лучше было не делать ничего, чем сделать неудачно. Она настроила против себя людей. Подписанный ею указ называли бесчестным посягательством на свободу. О ней слагали злые памфлеты, читая которые, она стыдилась поднять глаза.
События развивались снежным комом. Каждый день еще больше накалял атмосферу. Многие в страхе покидали двор, боясь преследований, если переворот-таки свершится. Королева никого не удерживала. Она, словно неудачливый художник, отстраненно наблюдала, как огонь пожирает выстраданный ею шедевр. Алан де Ревеньен ежедневно по ее настоянию посещал Совет и приносил ей свежие вести, с каждым днем все более тревожные… Близилась катастрофа.
Она услышала стук в дверь и пошатнулась.
— Входите, — она с трудом подавила дрожь в голосе. С трудом заставив себя повернуться, она увидела коленопреклоненного Алана.
— Ваше величество… — он не смел продолжить. Она все поняла.
— Итак, решение принято?
— Наша прекрасная страна. Ее больше нет, — он содрогнулся, словно от рыданий. «Я слишком устала, — подумала королева. — Иначе я тоже рыдала бы вместе с ним. Но мое сердце сгорело в этой войне. Я не стану плакать».
— Встаньте, Алан. Не о чем жалеть. Такой воин, как вы, нужен, будет при любом режиме. Я благословляю вас на службу новому правительству. И не качайте головой. Это приказ.
— Я не стану служить… им. Никогда еще Ревеньен не склонял головы перед плебеями.
— Не говорите так, Алан. Я рассержусь. Я ведь не ошибаюсь, и главой нового правительства будет?..
— Орсини де Ланьери. Ваш муж. Простите, мадам. Ему дарован титул, и не мое дело обсуждать, когда и почему. Но остальные! Половиной министров избраны простолюдины!
— Я уверена, что их было, за что избрать, и они не какие-нибудь забитые лавочники.
— Вы их защищаете? — изумился маршал.
— И да, и нет. Я открою вам тайну, Алан. Мне все равно. Я все потеряла в этой войне, и теперь, после решения Совета, я ничего не утратила и не приобрела. Они не желают монархии? Ради Бога. Хотят устроить свой дурацкий Совет в моем дворце? Пожалуйста, я покину его. Как будто раньше Большой королевский совет не собирался каждый месяц в Большом зале, а Малый — даже еженедельно! Так сложилось за века правления моей династии, и что, собственно, они изменили? Что главой государства будет первый министр, а не король? И что это меняет для остальных? Ничего. Ими также будут править единолично. А выборы нового правительства каждые пять лет, я уверена, будут фикцией. Орсини с таким же успехом мог провозгласить себя королем. Он всегда этого хотел.
— Ваше величество…
— Да, Алан?
— Орсини… Он хотел настоять на провозглашении конституционной монархии, и ограничить вашу власть так, чтобы ваше решение должно было быть непременно одобрено Советом. Но… Совет решил иначе.
— Это не важно, Алан, правда. Я так устала. Эта ответственность, она так давит на мои плечи. Пусть попробуют сами. А теперь… Покиньте дворец с вашими людьми и ждите распоряжений новых властей. Я уверена, никто не станет преследовать вас за вашу преданность короне.
— А вы?
— Я хочу кое-что забрать. Не спорьте, Алан. Я хочу быть одна.
Он покорился и медленно, опустив плечи, вышел из зала.
