Они выпили и еще выпили, радостно уподабливаясь и понижая уровень. Они говорили как один человек, обрадовавшись себе, как обществу. — Они говорили как один человек, как один такой громоздкий, неопределенно-глиняных черт человек, который, вобрав в себя всех, обновил все стертые слова тем одним, что никогда еще их не произносил именно этот глиняный рот, что никто еще их же из этого рта не слышал…ЙЙЙ
Как странно они говорили!
ЙЙЙ И в этом глиняном водовороте общего голоса лишь изредка ловлю я фразу, принадлежащую кому-то, различаю чей-то голос.
— Битов,
— Стюра, а этот-то, наш-то, гражданин начальничек, он как — ничего был мужчина?
— Дался тебе начальничек! Обыкновенный, как все.
— У, как все! Ты всех, что ли, тут привечала? Так знала бы, что все по-разному. Это вы все одинаковые.
(v1: К иным местам. — 2: Инакость женского в языке.)
„И вышли все сыны Израилевы, и собралось общество, как один человек — И восстал весь народ, как один человек, и сказал — И собрались все Израильтяне против города единодушно, как один человек.“ —
Но я действительно так думаю, т. е. действительно думаю, что надобно что-то такое коренным образом изменить в нашей пестрой, неуловимой, запутанной жизни, что коммунизм действительно создаст прекрасный квадратный мир одинаковых здоровяков, широкоплечих микроцефалов. и что в неприязни к нему есть нечто детское и предвзятоеЙЙЙ
Мне даже представляется иногда, что основная моя тема, сходство двух людей, есть некое иносказание. Это разительное физическое подобие вероятно казалось мне (подсознательно!) залогом того идеального подобия, которое соединит людей в будущем бесклассовом обществе — Мне грезится новый мир, где все люди будут друг на друга похожи, как Герман и Феликс, — мир Геликсов и Ферманов. — мир, где рабочего, павшего у станка, заменит тотчас, с невозмутимой социальной улыбкой, его совершенный двойник.
И
Каждое утро с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту, — мы, миллионы, встаем как один. В один и тот же час, единомиллионно, начинаем работу — единомиллионно кончаем. И сливаясь в единое миллионорукое тело, в одну и ту же назначенную Скрижалью секунду. — мы подносим ложки ко рту. — и в одну и ту же секунду выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тэйлоровских экзерсисов, отходим ко сну…
Мы идем — одно миллионоголовое тело, и в каждом из нас — та смиренная радость, какою, вероятно, живут молекулы, атомы, фагоциты. В древнем мире — это понимали христиане, единственные наши (хотя и очень несовершенные) предшественники: смирение — добродетель, а гордыня — порок, и что „МЫ“ — от Бога, а „Я“ — от диавола.
(2 сл. и 22) — но сказать о себе „мы“ может не только „один из“, это множественное скромности, но есть и множественное величества, „один“ тоже может. (v1: Еще раз множественное представительства.)
Отождествление легко переходит в обобщение, множественные все как один незаметно сходятся в единственном „всеедином“ человеке, мировом человеке пословицы Мир —
— Лес, оказывается. — с надеждой продолжил Монахов. — не просто много деревьев, а что-то вроде сообщества, даже коллектива. Деревья растут не поодиночке, а как бы всем лесом. Мы этого не видим, поэтому не предполагали, а все деревья связаны между собою корнями в единую систему. И не каждое дерево, а лес в целом существует как единый организм…ЙЙЙ
И если лес — одно, то отец и он — просто одно дерево, — Монахов ощутил стремительное