Потом — мимо лица влево, и повторила этот жест.
— Ах, Луи. — Она, казалось, не в силах была вымолвить ничего другого. — Ах, Луи.
Они быстро обошли дом, переходя из одной комнаты в другую, и он показал ей гостиную, столовую и все остальное на первом этаже. И в каждой комнате она лишь выдыхала: «Ах, Луи», а под конец, видимо, совсем потеряла дар речи, и из всех слов осталось только «ах».
Когда они наконец вернулись в прихожую, она с некоторой застенчивостью заметила, что надо бы запереть дом.
— Ты найдешь нашу комнату? — спросил он, когда она направилась к лестнице. — Или мне подняться с тобой?
Прежде чем ответить, она на мгновение целомудренно опустила глаза.
— Мне кажется, я догадаюсь.
Он протянул ей лампу — одну из тех, что поменьше.
— Возьми это на всякий случай. Может, Сара зажгла свет наверху, а может, и нет.
Лучи от горящего стержня лампы, которую она держала на уровне сердца, освещали сверху вниз ее лицо, и такой она казалась ему похожей на мадонну. Словно ожил невыразимо прекрасный образ, сошедший со стен средневекового собора, и предстал перед верующим, вознагражденным за свою преданность. Чудо любви.
Она поднялась на ступеньку. На другую. Будто ангел, с сожалением покидающий грешную землю и обернувшийся, чтобы попрощаться с ней.
Он даже протянул руку ей вслед и повторил в воздухе ее очертания, как будто хотел хоть ненадолго задержать.
— Мы расстаемся ненадолго, — тихо проронил он.
— Ненадолго, — эхом откликнулась она.
После этого она повернулась к нему спиной. Видение рассеялось. Теперь она была просто женщиной в вечернем туалете, поднимавшейся по лестнице.
Вслед за ней по ступенькам плыли волны изысканной ткани, из которой было сшито ее самого великолепного за последнее столетие покроя платье.
Свободной рукой она скользила по перилам.
— Смотри внимательней на обои, — сказал он ей вслед. — Тогда точно догадаешься.
Она вопросительно обернулась, недоуменно глядя на него.
— Как так?
— Я хотел сказать, что ты узнаешь нашу комнату по обоям.
— А-а, — послушно протянула она, но было видно, что она его не совсем поняла.
Поднявшись наверх, она прошла вдоль перил, огораживающих лестничную площадку, постепенно скрываясь из виду, пока, наконец, не исчезли ее плечи, а потом и голова. А вслед за ней пропал из его поля зрения желтый круг света, отбрасываемый на потолок ее лампой.
Сначала он обошел гостиную, а потом все остальные помещения на первом этаже, запирая на защелку те окна, которые еще не были заперты, и проверяя остальные, откидывая при этом занавеси и снова сдвигая их. Лучше не пускать ночной воздух в спящий дом, это всем известно. Затем, одну за другой, он погасил все гостеприимные лампы.
На кухне Сара оставила на блюде гроздь желтого винограда как еще один символ гостеприимства. Мысленно поблагодарив ее за внимательность, он отщипнул одну виноградинку и положил ее в рот, а потом потушил свет и здесь.
Дом погрузился в темноту, и Дюран медленно двинулся к лестнице. Эта темнота была ему уже знакома, несмотря на то, что он еще и получаса не пробыл в доме. Темнота родного дома всегда привычна и не пугает.
На верхнем этаже он в такой же темноте пробрался к двери их спальни, которую нашел по тугой ниточке света, натянутой через порог.
Он остановился и минуту стоял на месте.
Затем постучал, в шутку притворяясь, что хочет соблюсти все формальности.
Она, должно быть, по одному тембру стука уловила его настроение. И отозвалась на него игривой ноткой в голосе.
— Кто стучит? — с насмешливой серьезностью осведомилась она.
— Твой муж.
— Вот как? И что он говорит?
— «Можно войти?»
— Скажите ему, что можно.
— Кто это меня зовет?
Он едва расслышал ответ, но тихий голос проник в самое его сердце.
— Твоя жена.
Глава 7
Возвратившись домой из конторы — это было примерно неделю спустя, самое большое — десять дней, он, не обнаружив ее ни в одном помещении на первом этаже, поспешил подняться наверх, чтобы сообщить о своем прибытии. Он приглушал шаги, желая преподнести ей сюрприз, неожиданно подойти сзади, закрыть ей глаза, чтобы ей пришлось отгадывать, кто это. Хотя как она могла ошибиться, кто же еще это мог быть? Но возвращение домой все еще несло в себе неповторимую новизну и должно было происходить с подобным антуражем, который, хоть и повторялся ежедневно, всякий раз нес в себе восхитительное предвкушение их первой встречи.
Дверь их комнаты была открыта, и она сидела спиной ко входу на стуле с полукруглой спинкой, так что видна была только ее голова. Он на мгновение задержался на пороге, не обнаруживая своего присутствия, лаская ее взглядом. У него на глазах ее рука неторопливо перелистнула страницу занимавшей ее внимание книги.
Он двинулся к ней с намерением, склонившись над спинкой стула, неожиданно прикоснуться губами к ее головке, блестящей в лучах заходящего солнца медной позолотой. Но, когда он приблизился к ней и ее фигура, постепенно увеличиваясь, открылась его взгляду, он увидел нечто такое, что снова заставило его в замешательстве остановиться.
Теперь он изменил свое намерение. Не скрываясь больше, он описал широкую дугу вокруг стула так, чтобы подойти к нему со стороны, и, когда он наконец остановился, на лице его можно было различить болезненно-озадаченное выражение.
Заметив его, она вскинула голову и, удовлетворенно хмыкнув, закрыла книгу.
— Это ты, дорогой? Я не слышала, как ты вошел.
— Джулия, — произнес он тоном, выражавшим абсолютное непонимание.
— Что такое?
Он прочертил рукой по воздуху, обрисовывая этим жестом ее позу, но она все равно не поняла. Ему пришлось выразить свою мысль словами:
— Посмотри, как ты сидишь…
Она сидела, положив ногу на ногу, как это делают только мужчины. Одно колено бесстыдно возвышалось над другим, голень была откровенно выставлена напоказ, а висевшая в воздухе ступня даже немного раскачивалась, хотя теперь она ее остановила.
Эта развязная поза была прикрыта юбкой, но сквозь темную ткань все равно отчетливо вырисовывались очертания скрещенных ног.
Привыкшим к принятым впоследствии стандартам поведения не понять ужасающей вульгарности позы, в которой застал Джулию ее муж, но в те времена по существующим нормам это считалось недопустимым. Сидящая таким образом дама в любом месте привлекла бы к себе негодующие взгляды, а потом, возможно, ее подвергли бы остракизму и попросили бы немедленно удалиться. Ни одна женщина,
