— Но… но ведь я вижу, что вы такой, каким себя описали, такой, как на портрете…
— Дело не в этом, дело в другом. У меня, наверное, были такие же мысли, как и у вас, я хотел вам понравиться, хотел, чтобы вы приняли мое предложение только ради меня самого. Другими словами, приняли бы меня таким, какой я есть.
— Но я вижу, какой вы, и принимаю вас, — недоуменно проговорила она. — Я не понимаю.
— Сейчас поймете, — с готовностью пообещал он. — Я должен признаться вам, что не работаю клерком в торговом доме по импорту кофе.
На ее лице не выразилось ничего, кроме вежливого недоуменного интереса.
— И что я не отложил тысячу долларов, чтобы начать… нашу семейную жизнь.
На ее лице ничего не отразилось. Ни следа разочарования или алчного раздражения. Он пристально наблюдал за ней. Прежде чем он снова заговорил, ее лицо озарила ласковая улыбка, обещавшая ему полное отпущение грехов. Заговорил он не сразу. Сделал долгую паузу.
— На самом деле я — владелец этого торгового дома.
На ее лице ничего не появилось. Кроме слегка натянутой улыбки, такой, с которой женщины слушают, когда мужчины говорят о своих делах, слушают без малейшего интереса, улыбаясь только из вежливости.
— На самом деле у меня почти сто тысяч долларов.
Он ждал, что она что-то скажет. Она молчала. Она, напротив, видимо, ждала, чтобы он продолжал. Словно сказанное было для нее настолько незначительным, настолько лишенным всякой важности, что она не понимала: он уже сказал самое главное?
— Ну вот, я вам тоже признался, — пробормотал он.
— Ах, — проронила она, будто опомнившись. — Ах, так вот в чем дело? Вы имеете в виду… — она беспомощно развела руками, — все, что касается ваших дел и денежных вопросов… — Она сложила вместе два пальца и поднесла их к губам. Чтобы подавить зевок, который он, не будь этого жеста, наверное, и не заметил бы. — Существуют две вещи, в которых мне никогда не хватало ума разобраться, — призналась она. — Одна — это политика, другая — дела и финансы.
— Но вы меня прощаете? — допытывался он. Внутренне ощущая при этом невероятную радость, почти ликование; почти случайно, сам того не ожидая, он встретился с таким бескорыстием, с таким равнодушием к деньгам, на какое не смел и надеяться.
На этот раз она звонко, с шаловливой ноткой в голосе, рассмеялась, как будто он оказывал ей больше доверия, чем она того заслуживала.
— Раз вам необходимо прощение, я вам его дарую, — смилостивилась она. — Но поскольку я не вчитывалась в то, что вы писали по этому поводу в ваших письмах, то вы сейчас просите у меня прощения за неведомую мне вину. Конечно же я прощаю вас, хотя и не совсем понимаю, в чем вы виноваты.
Он вгляделся в нее еще пристальнее, чем раньше, словно обнаружив в ней такое же внутреннее очарование, которое он с первого взгляда заметил в ее наружности.
Тени их сделались длиннее, и, кроме них, на пристани уже никого не осталось. Он огляделся, нехотя пробуждаясь к действительности.
— Я вас здесь уже столько времени задерживаю. — Это замечание было вызвано скорее чувством долга, а не искренним сожалением, ибо оно означало, насколько он мог судить, что им предстоит скорая разлука.
— Вы заставили меня позабыть о времени, — призналась она, не отрывая глаз от его лица. — Хорошая это примета или дурная? Я даже забыла о своем двойственном положении: одной ногой на корабле, другой на берегу, я должна переступить в ту или другую сторону.
— Об этом я позабочусь, — сказал он, нетерпеливо подаваясь вперед, — если вы дадите свое согласие.
— Но ведь и ваше тоже необходимо, правда? — лукаво спросила она.
— Я согласен, согласен, — поспешно заверил он, едва она успела договорить.
Она не столь торопилась с ответом.
— Не знаю, — протянула она, отрывая кончик парасольки от земли, затем снова опуская его, затем снова поднимая в нерешительности, показавшейся ему нестерпимой. — В случае, если бы вы выказали недовольство, обнаружив мой обман, я намеревалась вернуться на пароход и дождаться, когда он пойдет обратно в Сент-Луис. Может, все-таки разумнее было бы…
— Нет, что вы говорите, — встревоженно перебил он. — Какое недовольство? Да довольнее меня во всем Новом Орлеане не найдешь — я счастливейший человек в этом городе…
Ее опасения, казалось, не так просто было развеять.
— Время еще есть. Лучше теперь, чем после. Вы вполне уверены, что не желаете, чтобы я вернулась? Я не буду жаловаться, я ни слова не скажу. Я прекрасно понимаю, что вы должны испытывать…
На него вдруг нахлынул страх потерять ее. Потерять теперь, когда и получаса не прошло, как он ее обрел.
— Но я испытываю совсем иное! Умоляю вас мне поверить! Совсем наоборот. Что мне сделать, чтобы вас убедить? Вам необходимо время? Дело не во мне, а в вас? Вы это пытаетесь мне сказать? — допытывался он с возрастающим беспокойством.
Ее взгляд на мгновение оставался неподвижным, и он прочел в нем искреннюю доброжелательность и даже, можно сказать, нежность. Затем она покачала головой — очень легким движением, в которое, однако (если он ее правильно понял), она вложила истинно мужскую твердость намерений, а не девичье легкомыслие.
— Я приняла решение, — просто сказала она, — еще тогда, когда села на пароход в Сент-Луисе. Вернее даже, еще тогда, когда получила ваше письмо с предложением и ответила на него. А если уж я на что-то решилась, то не так-то просто передумываю. Вы в этом убедитесь, когда поближе меня узнаете. Если узнаете, — уточнила она, заставив его при этом замечании невольно вздрогнуть.
— Тогда я вот как отвечу, — порывисто произнес он. — Смотрите.
Он достал бумажник, вынул дагерротип, на котором была та, другая женщина — ее тетка, — и энергичными движениями разорвал его на мелкие кусочки, разлетевшиеся по всей пристани. Потом показал ей пустые ладони.
— Я тоже принял решение.
Она благодарно улыбнулась.
— Тогда?..
— Тогда поехали. Нас в церкви уже больше четверти часа дожидаются. Мы здесь порядком задержались.
Он с улыбкой и галантным поклоном предложил ей согнутую в локте руку. Этот жест на первый взгляд мог бы показаться насмешкой, добродушной пародией, но на самом деле все это было проделано серьезно и искренне.
— Мисс Джулия? — обратился он к ней.
Момент, исполненный бесконечного романтизма. Момент их помолвки.
Она вскинула парасольку на противоположное плечо. Ее рука обвилась вокруг его локтя, словно нежный побег. Она подобрала подол юбки на необходимую для ходьбы высоту.
— Мистер Дюран, — ответила она, обращаясь к нему по фамилии и скромно опуская глаза, как и подобало пока что незамужней молодой женщине.
Глава 4
В окна немецкой методистской церкви заглядывают оранжевые лучи клонящегося к закату солнца. Сверкают в его отблесках свинцовые рамы; высокие своды исчезают в сумеречной голубизне. В церкви спокойно и пусто, если не считать пяти человек.
Пяти человек, собравшихся в маленькую группу рядом с кафедрой. Один из них поднялся на кафедру,
