— Значит, переходим к театру.
— Там был швейцар с такими смешными моржовыми усами, я это хорошо помню. Он просто пожирал глазами ее шляпу.
— Хорошо. Берем. — Он записал что-то. — Как насчет билетера?
— Мы опоздали. Он проводил нас на место с карманным фонариком.
— Плохо. А те, кто был на сцене?
— Ты имеешь в виду артистов? Боюсь, что представление было слишком стремительным.
— Когда она встала, как ты говоришь, ее могли заметить. Полиция допрашивала кого-нибудь из них?
— Нет.
— Не мешает проверить. Мы не должны пропустить ничего, понимаешь, ничего! Если бы в тот вечер неподалеку от вас оказался даже слепой, я бы хотел… Что стряслось?
— Эй, — резко сказал Хендерсон.
— Что такое?
— Ты мне кое-что напомнил. Слепой действительно был. Слепой попрошайка пристал к нам, когда мы уходили. — Тут он заметил, как Ломбард быстро записывает что-то своим карандашом. — Ты шутишь, — запротестовал он с недоверием.
— Думаешь? — спокойно спросил Ломбард. — Подожди, сам увидишь. — Он снова держал карандаш наготове.
— Теперь все, больше ничего нет.
Ломбард убрал список в карман и встал.
— Я пробью брешь в этой цепочке! — решительно пообещал он.
Он подошел и постучал по решетке, чтобы его выпустили.
— И нечего пялиться на стену, — добавил он, перехватив взгляд Хендерсона, невольно упавший на то место, где он раньше вел свои подсчеты. — Они не отправят тебя туда! — Он ткнул пальцем в сторону коридора, в направлении, противоположном тому, откуда пришел.
— А они говорят, что отправят! — вполголоса с иронией произнес Хендерсон.
Колонка объявлений во всех газетах:
«Убедительно прошу связаться со мной молодую леди, которая вместе со своим спутником занимала кабинку в баре „Ансельмо“ около 6.15 вечера 20 мая этого года и которая, может быть, вспомнит оранжевую шляпу, привлекшую ее внимание, когда владелица шляпы проходила мимо. Если леди вспомнит это, мне жизненно необходимо узнать об этом немедленно. Речь идет о счастье человека. Всем ответившим гарантирована строгая конфиденциальность. Ответы присылайте на имя Дж. Л., почтовый ящик 654 в редакции этой газеты».
Ответов не было.
Глава 11
Неряшливо одетая женщина, чья растрепанная голова походила на кочан капусты, а пряди седеющих волос падали на глаза, открыла ему дверь.
— О’Баннон? Майкл О’Баннон?
Вот и все, что он успел сказать.
— Послушайте! Я уже заходила сегодня в вашу контору, и тот человек сказал, что подождет до среды. Мы не пытаемся надуть бедную нищую компанию, у которой, наверное, всего-то и есть, что какие-то жалкие пятьдесят тысяч баксов.
— Мадам, я пришел не за деньгами. Я просто хочу поговорить с Майклом О’Банноном, который этой весной работал швейцаром в «Казино».
— Да, помню, у него была такая работа, — язвительно признала она, затем слегка повернулась в сторону и немного повысила голос, словно хотела, чтобы кто-то еще услышал ее. — Некоторые теряют работу, а потом не могут оторвать задницу от кресла, чтобы поискать другую. Сидят и ждут, когда работа сама придет к ним!
Где-то в глубине дома послышался звук, напоминавший хриплое мычание дрессированного тюленя.
— К тебе пришли, Майк, — проревела она. И добавила, обращаясь к Ломбарду: — Вы лучше подойдите к нему сами, он сидит там без ботинок.
Ломбард двинулся через длинный, казавшийся бесконечным холл. Наконец он дошел до комнаты, всю середину которой занимал стол, покрытый клеенкой.
Около стола развалился человек, ради которого Ломбард пришел сюда. Он лежал между двумя деревянными стульями с прямыми спинками, растянувшись, словно подвесной мост; середина его тела, оставшаяся без опоры, прогибалась вниз. На нем не было не только ботинок, верхняя часть его гардероба фактически состояла из нижней рубашки неопределенного цвета с короткими рукавами и пары подтяжек, надетых поверх нее. Белые носки торчали кверху на противоположном стуле. Когда Ломбард вошел, он отложил в сторону розовую карточку тотализатора и прокуренную трубку.
— Чем могу помочь вам, сэр? — любезно пророкотал он.
Не дожидаясь приглашения, Ломбард положил шляпу на стол и присел.
— Один из моих друзей хочет кое-кого найти, — доверительно начал он. Ломбард подумал, что было бы неправильно спустя столько времени подавлять свидетелей, упоминая о смертном приговоре, показаниях в полиции и прочих подобных вещах: люди могут испугаться и не рассказать то, что знают, если даже и знают. — Для него это очень много значит. Все на свете. Так вот. Поэтому я и пришел сюда. Вы можете вспомнить мужчину и женщину, которые приехали в театр на такси, когда вы еще там работали, в мае? Вы, конечно, придержали перед ними дверь.
— Ну, я придерживал дверь перед каждым, кто приходил в театр, это была моя работа.
— Они немного опоздали, вероятно, в этот вечер они были последними, кого вы встретили. И главное, на женщине была ярко-оранжевая шляпа. Очень необычная шляпа, с тонким пером, которое торчало из нее прямо вверх. Эта шляпа проплыла у вас прямо перед глазами — так близко от вас прошла дама. Вы проводили ее взглядом медленно, вот так: справа налево. Знаете, вроде как что-нибудь двигается очень близко от вас, а вы не можете сообразить, что это такое.
— Будьте спокойны! — вызывающе заявила жена от двери, — если это «что-нибудь» находится на голове у хорошенькой женщины, он проводит ее глазами в любом случае, может он сообразить, что это, или нет!
Ни один из двоих не обратил на нее ни малейшего внимания.
— Он видел, как вы посмотрели на нее, — продолжал Ломбард. — Он случайно заметил и рассказал мне. — Он положил руки на колено и оперся о них. — Вы можете вспомнить? Хоть что-нибудь? Вообще, вы помните ее?
О’Баннон задумчиво покачал головой. Затем прикусил верхнюю губу. Потом он опять покачал головой и с упреком посмотрел на него:
— Приятель, да вы хоть понимаете, о чем спрашиваете? Все эти лица, каждый вечер! И почти всегда пары, леди и джентльмен.
Ломбард продолжал смотреть на него через стол, словно самой силы его взгляда было достаточно, чтобы заставить швейцара припомнить.
— Постарайтесь, О’Баннон. Подумайте. Прошу вас, постарайтесь. Для несчастного парня это значит все на свете.
