— Прошу прощения, но я живу здесь, сейчас четверть второго ночи, и существуют определенные правила приличия… Хорошо, пойдемте туда.
Она пересекла по диагонали вестибюль и направилась к месту, где стоял небольшой диван и пара высоких пепельниц. Там, не присаживаясь, она повернулась к нему. Он тоже остался стоять.
— Вы купили шляпу у одной из служащих ателье Кеттиши, у некоей девицы по имени Мэдж Пейтон. Вы заплатили ей пятьдесят долларов.
— Может быть. — Она заметила портье, который с все возрастающим интересом пытался подслушать разговор, насколько это было возможно на расстоянии. — Джордж, — бросила она с упреком.
Тот неохотно удалился в вестибюль.
— В этой шляпе однажды вечером вы отправились в театр с одним мужчиной.
Она опять осторожно согласилась:
— Может быть. Я иногда хожу в театры. И при этом меня сопровождают джентльмены. Не могли бы вы перейти ближе к делу?
— Я и перехожу. Это был человек, с которым вы впервые встретились в тот самый вечер. Вы пошли с ним в театр, но при этом не знали его имени, а он — вашего.
— О нет. — Она не возмутилась, но говорила с холодной убежденностью. — Вот теперь вы наверняка ошибаетесь. Я веду себя достаточно свободно, я не ханжа, как вы можете убедиться. Но в мои привычки не входит отправляться неизвестно с кем неизвестно куда, по первому же приглашению, не соблюдая такой формальности, как знакомство. Вы напрасно пришли ко мне, вам нужен кто-то другой. — Она выставила ногу из-под края серебристой юбки, собираясь уйти.
— Прошу вас, не будем отвлекаться на правила хорошего тона. Этому человеку вынесен смертный приговор, его казнят на этой неделе! Вы должны хоть чем-то ему помочь…
— Давайте проясним все до конца. Ему поможет, если я дам ложное свидетельство о том, что была с ним в тот вечер?
— Нет, нет, нет, — в отчаянии выдохнул он. — Только если вы дадите правдивое показание, что были с ним, как это имело место на самом деле.
— Тогда я не могу ничем вам помочь, я не была с ним.
Женщина продолжала не отрываясь смотреть на него.
— Давайте вернемся к шляпе, — сказал он наконец. — Вы на самом деле купили шляпу, модель, которая была специально изготовлена для кого-то другого…
— Но мы опять говорим о разных вещах, не так ли? Я признаю, что купила шляпу, но это не значит, что я признаю, что была в театре с вашим другом. Эти два факта абсолютно не связаны между собой.
Это, вынужден был признать Ломбард, вполне возможно. Он почувствовал, как зловещая бездна разверзается у него под ногами, там, где до сих пор он ощущал твердую почву.
— Расскажите мне поподробнее об этом походе в театр, — продолжала она. — Что навело вас на мысль о том, что именно я была с ним в театре?
— Главным образом шляпа, — признался он. — В этот вечер актриса Мендоса была на сцене в шляпе, которая как две капли воды походила на вашу. То был оригинал, изготовленный специально для нее. Вы признаете, что приобрели копию. Женщина, с которой был Скотт Хендерсон, была в той самой шляпе- копии.
— И все же из этого не следует, что это была я. Ваша логика не столь безупречна, как вы, по- видимому, думаете.
Но это было сказано скорее про себя, он видел, что ее мысли чем-то заняты.
С ней что-то вдруг произошло. Что-то удивительным образом благоприятно подействовало на нее. То ли он что-то такое сказал, то ли ей что-то пришло в голову. Она вдруг насторожилась, заинтересовалась, какая-то идея овладела ею. В глазах засветилось внимание.
— Проясните-ка мне еще один или два момента. Это было выступление Мендосы, верно? Вы можете назвать примерную дату?
— Я могу сказать точно. Они были в театре вместе вечером двадцатого мая, с девяти вечера до начала двенадцатого.
— Май, — повторила она. — Вам удалось каким-то образом заинтересовать меня, — заявила дама.
Она подошла и слегка тронула его за рукав.
— Вы были правы. В конце концов, вам лучше зайти на минуту ко мне.
Пока они поднимались в лифте, Пьеретта сказала только одну фразу:
— Я рада, что вы пришли с этим ко мне.
Они вышли где-то на двенадцатом этаже, Ломбард не мог бы сказать точно. Женщина открыла ключом дверь, зажгла свет, и он вошел следом. Сняв накидку из меха рыжей лисы, дама небрежно бросила ее на спинку кресла, потом, покинув гостя, пошла в другую комнату, на полированном полу отражалась ее перевернутая фигура, — казалось, там было разбрызгано расплавленное серебро.
— Значит, двадцатое мая? — кинула она через плечо. — Я сейчас вернусь. Присядьте.
Он увидел свет через открытую дверь. Дама некоторое время оставалась там, а он сидел и ждал. Она вернулась, держа в руках и просматривая на ходу какие-то бумаги, похожие на счета. По дороге она, очевидно, уже нашла то, что искала: отбросив все ненужное в сторону, оставила один листок и подошла к Ломбарду.
— Думаю, прежде чем двигаться дальше, — сказала она, — нам надо установить один факт. В тот вечер в театре с вашим другом была не я. Вот, взгляните, прошу вас.
Это был счет за госпитализацию на четырехнедельный срок, начиная с тридцатого апреля.
— Я лежала в больнице с тридцатого апреля по двадцать седьмое мая, мне делали операцию аппендицита. Если этого недостаточно, вы можете справиться у врачей и сестер в больнице…
— Этого достаточно, — сказал он, со вздохом признавая свое поражение.
Вместо того чтобы закончить разговор, женщина села рядом с ним.
— Но это вы купили шляпу? — спросил он наконец.
— Это я купила шляпу.
— И что с ней стало?
Она ответила не сразу. Казалось, она о чем-то глубоко задумалась. В комнате установилось какое-то странное молчание. Пользуясь этим молчанием, Ломбард изучал ее и окружающую обстановку. А она, тоже пользуясь этим молчанием, размышляла о каких-то своих делах.
Комната рассказала ему кое о чем. Пьеретте стоило немалого труда создавать впечатление, что она живет в роскоши. Никаких компромиссов. Внешне — хороший, один из самых престижных домов. А в квартире не хватает ковров, чтобы прикрыть натертый паркет. На полках, где стоят предметы старины, много пустых мест. Видимо, она постепенно продавала ценные вещи, одну за другой. Но не позволила себе заменить их подделками. И в ее внешности, когда он вгляделся попристальнее, кое-что говорило само за себя. Модельные туфли за сорок долларов — но их носили слишком долго. Это было заметно и по каблукам, и по лоснящемуся блеску. Модельное платье, о котором женщины из бедных слоев не могут и мечтать, — но и оно слишком поношено. Но красноречивее всего оказался ее взгляд. В нем была болезненная настороженность женщины, вынужденной полагаться только на себя, которая никогда не знает, когда может подвернуться следующий случай, и отчаянно боится, что не сумеет или не успеет им воспользоваться. Множество мелких признаков говорили за это, нужно было только уметь разглядеть их. Каждый по отдельности мог ничего и не значить, но все вместе они давали безошибочную картину.
Ломбард почти слышал ее мысли. Именно слышал. Он заметил, как она взглянула на свою руку, и перевел: она думает о кольце с бриллиантом, которое когда-то украшало палец. Где оно теперь? Заложено. Он увидел, как она слегка приподняла одну ногу и посмотрела вниз. О чем она подумала именно в этот момент? Вероятно, о шелковых чулках. Несбыточная мечта о груде шелковых чулок — десятки пар, сотни пар шелковых чулок, море чулок, чтобы на всю жизнь хватило и еще осталось. Он перевел: она думает о деньгах. О деньгах, чтобы хватило на все это и на многое другое.
«Она решилась», — подумал Ломбард, внимательно вглядевшись в ее лицо.
— С шляпой получилось все очень просто, — наконец заговорила она. — Я увидела ее, она мне приглянулась, и я упросила девицу, которая там работала, сделать для меня копию. Я часто действую по
