РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 2310. Л. 106–106 об.
См.: Серов Д. О. Строители империи: Очерки государственной и криминальной деятельности сподвижников Петра I. Новосибирск, 1996. С. 8–22; Курукин И. В. Эпоха «дворских бурь»: Очерки политической истории послепетровской России. 1725–1762 гг. Рязань, 2003. С. 74–75.
См.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 2310. Л. 105 об.-107, 109 об.-112, 140 об.-141 об.
Подлинник доклада и «экстракта» см: Там же. Ф. 22. Оп. 1. Д. 34. Публикацию «экстракта» см.: Российский Картуш // Памятники новой русской истории: Сборник исторических статей и материалов. СПб., 1873. Т. 3.
См.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 2172.
См.: Там же. Д. 2310. Л. 3–3 об., 66 об.-67, 86–86 об., 167–284 об.
См.: Снегирев В. Л. Указ. соч. С. 220–237; Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.). СПб., 1999. Т. 1. С. 493–494.
Эта эволюция эмпирически подтверждается некоторыми исследованиями (см.: Dubiea С. «La lie de la canaille» Larrons, brigands et filous de profession: la repression du banditisme a Geneve (1682–1792) // Crime, histoire & societes. 2001. № 2. V. 5. P. 107–131; Gegot J. C. Etude par sondage de la criminalite dans le bailliage de Falaise. XVII–XVIIIe siecle. Criminalite diffuse ou societe criminelle? //Annales de Normandie. 1966. № 2. P. 103–164; Boutelet B. Etude par sondage de la criminalite du bailliage de Pont-de-l’Arche. XVII– XVIIIe siecle. De la violence au vol. En marche vers l’escroquerie // Ibid. 1962. № 4. P. 235–262). Впрочем, не все историки преступности разделяют концепцию Violence-to-theft — многих смущает ее упрощенность (см, например: Johnson Е. А., Monkkonen E. Н. Introduction // The Civilization of Crime: Violence in Town and Country since the Middle Ages. Chicago, 1996. P. 7). Однако даже ее противники признают, что формы преступности в Новое время постепенно меняются в сторону уменьшения насилия. Для объяснения этого явления некоторые ученые предпочитают использовать концепцию Н. Элиаса о «процессе цивилизации» нравов (см., например: Johnson Е. A., Monkkonen Е. H. Op. cit. Р. 4–6, 16).
,
В следственных документах первой половины XVIII века под мошенничеством понималась мелкая (главным образом карманная) кража, совершенная без взлома и насилия, втайне от жертвы преступления. Происхождение этого понятия связывают с мошной — мешочком для хранения денег, который подвязывался на поясе (Фойницкий И. Я. Мошенничество по русскому праву. СПб., 1871. С. 25–39). За этими набитыми деньгами мошнами и охотились воры. Но в XVIII веке произошла революция в одежде: изобретенные в конце предыдущего столетия карманы на камзолах, жилетах и брюках вошли в Европе в моду, которая вскоре добралась и до России. Именно в карманах теперь стали хранить деньги, часы, табакерки, платки и прочие вещи, за которыми охотились воры. Однако людей, занимавшихся мелкими тайными кражами, продолжали по старинке называть мошенниками, в то время как понятие «вор» было более широким — оно использовалось для обозначения всякого нарушителя закона, в том числе и политических преступников (см.: Словарь русского языка XVIII в. Вып. 4. Л., 1988. С. 68–69). Термин «мошенник» в XVIII веке очень близок по содержанию к используемым в современной криминологии терминам «профессиональный вор» и вообще «профессиональный преступник» (см., например: Криминология / Под ред. В. Н. Кудрявцева и В. Е. Эминова. М., 2004. С. 719–720). Ниже мы покажем, что для большинства московских «мошенников» XVIII столетия воровство являлось основным источником средств существования; для многих были характерны «специализация» и владение определенными навыками («квалификацией») в совершении определенных видов краж; кроме того, все тогдашние московские «мошенники» образовывали преступную субкультуру с такими характерными признаками, как воровской жаргон и клички. Именно поэтому мы используем понятия «мошенник» и «профессиональный вор» как синонимы.
