Что же касается шума, который производили колодники прошением милостыни, на это возразить было нечего: сами судьи и канцеляристы немало страдали от него, но ничего поделать не могли. Из Большого острога колодники непрестанно взывали к проходящим по Москворецкой улице о подаянии, и запретить им делать это было невозможно. Но наибольшее беспокойство прохожим доставляли колодники одной из казарм (ее неизвестно почему прозвали Сомовой), окна которой выходили на Москворецкую улицу. Томившиеся в ней заключенные целые дни проводили возле окон.
В ноябре 1747 года сержант Сыскного приказа Петр Дарановский донес, что содержавшиеся в Сомовой казарме колодники, «отважа себя, проходящим в [Китай-]город и из [Китай-]города мимо той бедности{6} улицею разного чина людям кричат непорядочно, якобы прося милостыни, и многих, будучи на воле, знавали, и называют именами, и кто не подаст, то употребляют всякие угрозительные слова, от чего происходит не без попрекания». 4 ноября судьи приказа распорядились «ис казармы, что называется Сомова, колодников развесть по разным тюрьмам… а ту казарму вычистить, и в пристойных местах починить, и прорубить окна, и вставить окончины, и зделать дощатую дверь, а полощеные нары и полати осмотря, починить порядочно, и зделать печь, чтоб в той казарме быть караульным салдатом»[51].
Итак, в ноябре 1747 года Сомова казарма была переделана в караульную. Отметим, что в доношении сержанта указывается на «попрекания» со стороны московских обывателей. Думается, вряд ли офицеры, охранявшие колодников, обратили бы внимание на недовольство каких-нибудь приезжих крестьян или мелких купцов и судьи отдали бы из-за этого распоряжение освобождать от арестантов одну из казарм, когда и без того приказ испытывал острую нехватку в помещениях и время от времени вынужден был даже держать заключенных в канцелярских палатах. Скорее всего, «попрекания» высказывали влиятельные дворяне, которые уже не могли спокойно переносить ужасающий вид колодничьей казармы, из-за решеток которой высовывались страшные лица заключенных, просящих милостыню с «необыкновенным криком» и «угрозительными словами». Видимо, во второй половине 40-х годов XVIII века общественное мнение уже было готово добиваться удаления колодников подальше от центра Москвы, о чем свидетельствует и тот факт, что именно в это время было запрещено выводить колодников для прошения милостыни на связках (подробнее об этом речь пойдет ниже).
Третьего июля 1751 года судьи Сыскного приказа обратились в Сенат с доношением, в котором жаловались, что «приказ находитца… в самом тесном месте» и испытывает нужду в помещениях до такой степени, что «многие колодники содержатца в секретарской и подьяческой полатах, от чего не точию в летнее, но и в зимнее время бывает великая духота, к тому ж… и в произведении дел происходит не без помешательства». Члены приказного присутствия просили отдать в их распоряжение каменные помещения на Калужском житном дворе (в районе современной Калужской площади), которые ранее использовались Канцелярией ревизии душ мужского пола и в тот момент пустовали. 16 июля архитектору князю Дмитрию Ухтомскому было приказано осмотреть каменные постройки житного двора и оценить затраты на их ремонт[52]. Одновременно Московская сенатская контора намеревалась привести в порядок и помещения приказа на старом месте, для чего Ухтомский в мае 1752 года составил план реконструкции фасада зданий Сыскного приказа.
Неожиданно 13 августа 1752 года из Петербурга пришел сенатский указ, по которому Сыскному приказу предписывалось «в самой скорости перебраться на Калужский житный двор». Деревянные острог и казармы на Москворецкой улице следовало немедленно снести, а на новом месте построить. Причем в сенатском указе особо отмечалось, что возводить новый острог следовало в глубине житного двора так, чтобы «с проезжих улиц как острог, так и казармы не столько видны были». Указ заповедовал на будущее: «И впредь во обретающихся в Москве коллегиях, и канцеляриях, и канторах, которыя находятца в Кремле, колодников отнюдь держать не велеть, а для содержания отсылать в тот острог… И накрепко смотреть, чтоб в Кремле колодников отнюдь ни одного содержано не было».
Это мероприятие было тесно связано со строительными работами, которые происходили в Кремле. В 1749–1753 годах по указу Елизаветы Петровны там под руководством архитектора Растрелли была возведена новая императорская резиденция. В результате перестроек, которые претерпел кремлевский ансамбль в эти годы, Московская сенатская контора потеряла значительную часть своих старых помещений и была вынуждена подыскивать для себя новое место. В результате летом 1752 года было решено Московскую сенатскую контору перевести в помещения, занимаемые Вотчинной коллегией, Главным комиссариатом и Юстиц-коллегией. Комиссариатская контора переезжала в помещения Судного приказа, а тот, в свою очередь, должен был переместиться в апартаменты Сыскного приказа на современном Васильевском спуске. Параллельно с решением проблемы размещения государственных учреждений в Москве центр города очищался от многочисленных колодников.
Сенатская контора после получения указа из Петербурга быстро приступила к воплощению его в жизнь. Уже 24 августа присутствие Сыскного приказа было вместе с делами переведено на Калужский житный двор. Что же касается колодников, их было решено пока оставить в старом остроге на Москворецкой улице до тех пор, пока на житном дворе не будут отстроены новые острог и казармы.
Для разработки проекта нового острога была собрана специальная комиссия. В нее входили архитектор Василий Обухов и присутствующие Сыскного приказа, Московской военной конторы и Московской губернской канцелярии (большинство помещений нового острога должны были занять арестанты именно этих учреждений). Все члены комиссии собрались на Калужском житном дворе и вместе размышляли над тем, каким образом лучше расположить острог и казармы, чтобы их не было видно с проезжих улиц, и при этом сохранить размещавшиеся на дворе казенные провиантские склады. Члены комиссии подсчитали, что только для содержания колодников Сыскного приказа, Московской губернской канцелярии и Военной конторы нужно строить помещения вместимостью не менее двух тысяч человек. А поскольку для этого острог должен был достигать в длину 60 саженей и в ширину 40 саженей, несколько складских помещений всё же требовалось перенести. Внутри острога предлагалось либо построить комплекс казарм под одной крышей, наподобие морских казарм, либо сделать 12 «связей» по четыре казармы в каждой, то есть всего 48 казарм. После обсуждения за основу был принят второй вариант.
В начале декабря 1752 года строительные работы на Калужском житном дворе были закончены, а 10 -го числа колодники Сыскного приказа были переведены в новый острог. 12 декабря туда же были доставлены арестанты Военной конторы — для них на тюремном дворе было отведено десять казарм. По три казармы получили в свое распоряжение Московская губернская канцелярия и Юстиц-коллегия. Кроме этого, практически все московские учреждения (Московская сенатская контора, Камер-, Мануфактур- и Вотчинная коллегии и их конторы, Московская полицмейстерская канцелярия и др.) присылали своих колодников в этот острог[53].
Так в 1752 году на окраине тогдашней Москвы возник большой тюремный комплекс размерами 56?34 сажени. Столь масштабного места для содержания арестантов ранее в Москве не было. Прямой преемницей Калужского острога станет известная Бутырская тюрьма, спроектированная архитектором М. Ф. Казаковым, которая до наших дней является главным следственным изолятором Москвы. Эпоха, когда сотни человек находились в заключении, претерпевали пытки в Кремле и возле Красной площади, попрошайничали из окон и, закованные в кандалы, в изодранных рубахах выходили просить милостыню, безвозвратно ушла в прошлое.
Однако в интересующий нас период, во времена Ваньки Каина, Сыскной приказ, главный розыскной орган Московского региона, еще располагался на старом месте — на современном Васильевском спуске, в непосредственной близости от кремлевских стен.
28 декабря 1741 года: день
Этот день в 1741 году пришелся на понедельник. Тем не менее в Судном приказе, Вотчинной коллегии, Коммерц-коллегии и многих других московских государственных учреждениях он был нерабочим. В рапорте о приходе и выходе присутствующих Юстиц-конторы напротив 25–29 декабря стоит отметка: «Во оные числа заседания не было, а был праздник Рождества Христова, в которые и по Регламенту заседания иметь не велено»[54].
