образом разглядывать журнал. Тогда Леус обратился ко мне:
— Объясните совету отряда: почему демонстративно покинули занятие автошколы и еще грубили при этом преподавателю и товарищам по учебе? Здесь государство каждому заключенному няньку нанимать не будет. За свои поступки мы все отвечаем сами.
Я молчал. Присутствующие пытливо и выжидающе посматривали на меня Они хотели услышать от меня что-то такое, что направило бы обсуждение моего поступка по нужному руслу. Но я в эти минуты чувствовал себя дебютантом-канатоходцем, за которым следят тысячи глаз.
Наконец, проглотив застрявший в горле комок, я нашел в себе силы и сказал:
— Простите меня! Виноват я. Если поверите и поможете мне, то вам краснеть за меня больше не придется.
Начальник отряда пристально и мне показалось немного удивленно посмотрел на меня. Очевидно, не ожидал такой мгновенной прямоты и решительности.
Но не все поверили в мою искренность.
— Ишь как хвост поджал! — бросил кто-то.
— Понимает, что дело плохо… — недружелюбно заметил другой.
Бригадир Балаев поднялся с места и рассек ладонью воздух.
— Это не по-товарищески, — сказал он. — Перед нами наш же товарищ, он просит прощения и помощи. А вы что? Издеваетесь! Здесь начальник отряда. Он не даст мне соврать Я у начальника колонии дал слово взять Джумшуда Пашаева учеником к себе и без отрыва крановщиком сделать. Разве ему мы не должны сейчас помогать? Ну, ослаб человек, наглупил. Но ведь он же сам себя осуждает сейчас…
Балаев говорил так тепло, по-отцовски, что его в заключение поддержали уже все присутствующие.
Леус завершил обсуждение моего вопроса словами:
— Мы верим Джумшуду и помогать ему — наш долг!
У своих товарищей я просил прошения от всего сердца, не кривя душой. Я действительно, твердо решил навсегда порвать с прошлым. И наверно, потому с каждым днем все увереннее чувствовал себя полноправным человеком. И спать я стал не тяжелым, а крепким, безмятежным сном, причем и во сне продолжал думать о скором возвращении, о новой встрече с сестрой и самым дорогим мне сейчас человеком на свете, Насиром Джамаловичем.
Утром следующего дня я явился на занятия школы шоферов. Первым встретился с преподавателем по практической езде. Он, с хитроватой улыбкой взглянув на меня, сказал:
— Сегодня за руль. Смотри, не подкачай.
Как назло мне не повезло. Я был очень растерян, часто путал дорожные знаки, плохо отвечал на вопросы. Но, несмотря ни на что, я упорно стремился к своей цели. И наконец, почувствовал в себе такую сосредоточенность, такую силу воли, что даже в груди защемило.
— Гражданин преподаватель, — уверенно и твердо сказал я, — разрешите, пожалуйста, прокатиться еще один круг.
Коротконогий, широкоплечий наш инструктор, глубоко заложив руки в большие карманы комбинезона, сказал:
— А чего же? Тут и просить незачем. Садись!
Он шутливо погрозил пальцем зашумевшим было в кузове нескольким слушателям курсов, весело подмигнул мне и, кряхтя, протиснулся в кабину.
Я запустил мотор и плавно тронулся с места. Видя, что я слишком уже сосредоточен, напряжен, преподаватель сказал:
— Если внимательность у человека — признак мастерства, умения, то озабоченность — показатель неуверенности в своих знаниях. Держите руль ровно, спокойно, уверенно. Вы же отлично знаете машину. Она во всем вам подчиняется…
…В тот день, когда нам вручили водительские права, начальник колонии присутствовал на нашем собрании. Он поздравил всех с успешным окончанием учебы и сказал:
— Многие из вас, заключенных, с нетерпением ждут дня своего освобождения. Их волнение вполне оправданно и понятно. Но не забывайте, что в самостоятельную жизнь надо вступать людьми полноценными, умеющими быть полезными обществу. Вы получили водительские права. Это первый этап, готовьте и дальше себя к выходу в жизнь, наполненную радостным, созидательным трудом…
В день, когда начальник колонии передал мне письмо Насира Джамаловича, я об ответе своему покровителю еще не думал. Речь начальника колонии перед выпускниками школы шоферов полностью определила содержание моего ответа Насиру Джамаловичу. Начальник колонии сказал: «Вот заключенного Пашаева Джумшуда уже сейчас приглашают на работу на стройку. Я думаю, что будет неплохо, если он, Пашаев, приобретет еще и специальность крановщика».
Обычно томительная для меня обстановка в колонии теперь была озарена лучами надежды на скорое освобождение и на большое, радостное, по-настоящему человеческое будущее. Я иногда даже ловил себя на мысли о том, что стремлюсь в свой завтрашний день на каких-то крыльях.
Как-то раз в эту пору я зашел к старшему лейтенанту Дильбазову за тетрадкой. В кабинете у него находилось несколько заключенных. Увидев их, я решил зайти попозже, но, заметив меня, старший лейтенант настоял, чтобы я остался.
— Садитесь! — предложил он.
Я сел на край длинной скамейки. Но присутствие мое — это сразу стало заметно — кому-то пришлось не по вкусу.
— А ему нет дела до таких вопросов, — пробасил кто-то из заключенных. — Ведь он сам недавно поднял руку на общественника. Что же ему с нами сейчас обсуждать?
— Как это так мне нет дела? — спокойно спросил я. — К чему это я не должен иметь отношение?
Дильбазов, предупреждая назревавшую стычку, моментально поднялся и потребовал прекратить разговоры, а заключенному, упрекнувшему меня, сказал:
— Прежде чем что-нибудь сказать, вы всегда должны подумать, а главное — соблюдать хотя бы элементарную тактичность в отношениях с товарищами.
— Нет, гражданин начальник, пусть он объяснит до чего это мне дела нет? — снова спросил я.
— Тут нет никаких секретов, — заговорил с места Леус. — Об отрядных общественниках идет речь.
Начальник отряда снова поднялся и концом линейки постучал по матовому абажуру настольной лампы.
— Успокойтесь. Мы собрались сюда по поводу создания секции общественного порядка в нашем отряде. Пригласили передовых производственников. Вопрос стоит так: до каких пор члены секции общественного порядка колонии будут следить за тем, что делается в нашем отряде? Вот и вносится предложение поэтому: в составе совета коллектива отряда создать свою секцию общественного порядка. Я считаю предложение целесообразным. Тех, кто хочет состоять в секции, записывайтесь у Леуса. А завтра на совете коллектива кандидатуры эти будут обсуждаться в персональном порядке.
Старший лейтенант Дильбазов не сводил с меня глаз. Я был взволнован. Поднялся с места и срывающимся голосом сказал:
— Извините, гражданин начальник, может быть, у меня нескладно выйдет… Здесь я новичок… Но вся колония знает, что я покончил со своим прошлым раз и навсегда. Так вот, в общественных делах плестись в хвосте я не хочу… Поэтому прошу вас: запишите меня в секцию первым. Записывайте, товарищ Леус: Пашаев Джумшуд Мухтар оглы, бывший вор в законе по кличке «Черный»…
Я не знаю почему, но когда я все это сказал, в комнате стало вдруг так тихо, что я услышал даже биение собственного сердца. Неужели не все знали, что я вор в законе и кличка у меня «Черный»?
— Да, такие вот дела, — произнес, наконец, Леус записывая дословно все, что я сказал. — Кто следующий?
У витрины «Правды» столпились заключенные. Каждый старался протиснуться вперед. Тот, кто
