— Придвинься поближе, я шепну тебе кое-что. Мне привиделись вопросы про Деву Марию.
Позже мельник выяснил: оно означает «блудница». Но он уже столького наслушался и столько понял, что был глубоко потрясен; все это походило на поток мерзостей.
— Приведи ко мне Джоан, — сказала Клэрис. — Она станет моей возлюбленной сестрой во Христе. Я наполню сладостью ее душу.
Пробурчав что-то про близящиеся роды, мельник ушел, а монахиня продолжала лущить горох. Он догадывался, что она несла полную ересь, но решил никому ничего не рассказывать. Странными, неисповедимыми тропками блуждает ее разум. Впредь надо держаться от нее подальше. Он вовсе не желает, чтобы она запятнала и его своими богохульствами.
Стоя на коленях под «окном Иесея» в храме Гроба Господня, он вдруг услышал за спиной какое-то движение. В боковом приделе перед алтарем святых Космы и Дамиана низко склонился молодой человек и, держа что-то под плащом, вроде бы пополз к святыне. Наверно, хочет припасть к кресту, подумал Коук Бейтман, но юноша внезапно вскочил и устремился к западному выходу. Тут раздался оглушительный взрыв; стяги и полотнища возле алтаря мгновенно вспыхнули, перед дарохранительницей начался пожар. Восковая фигурка Агнца Божьего растаяла в мгновенье ока.
За два дня до этих событий Уильям Эксмью привел Хэмо Фулберда в церковь Гроба Господня. Она находилась неподалеку от монастыря Сент-Бартоломьюзе-Грейт в Смитфилде. Через рыночную площадь они шли молча. Мычание и рев скота вызвали в душе Хэмо смятение, он закрыл уши ладонями. Когда они подошли к крыльцу собора, Уильям шепнул спутнику:
— Я покажу тебе место, где ты свершишь свое дело. Идем.
Не отрывая глаз от истертых каменных ступеней, Хэмо медленно поднялся по лестнице к западному входу. Они вошли внутрь, Эксмью подвел его к алтарю Космы и Дамиана и сказал:
— Здесь и подожжешь. Я поставлю метку. Вот тут. Пол вокруг алтаря был вымощен каменными плитами. Эксмью достал острый нож, которым резал свинцовые памятные знаки: их охотно раскупали паломники, приходившие в монастырь Сент-Бартоломью; затем, опустившись на колени, процарапал на плите правильный круг. Линия была настолько тонкая, что почти сливалась с ромбами и косоугольниками на поверхности плиты.
— Видел, Хэмо? Мы с тобой не в жмурки играем. Хэмо с тревогой глядел на фигурку Агнца Божьего, стоявшую на алтаре.
— Сюда воткнешь клин, — продолжал Эксмью, вырезая еще круг. — Малая искра возжигает большой пожар.
После взрыва с воплями и криками «Помогите!» в церковь ворвалось несколько человек. «Караул! Караул!» — надрывалась одна женщина. Сбегая с крыльца, Хэмо Фулберд, будто ни в чем не повинный сторонний свидетель происшествия, крикнул: «Беда! Спасайся, кто может!» Мельник был настолько поражен случившимся, что потерял дар речи и не мог двинуться с места. Он невольно поднял глаза к витражу; «окно Иесея», к его великому облегчению, было цело и невредимо. Но увидев улепетывающего Хэмо, Бейтман закричал: «Он! Он! Это он!» Раз уж ему выпало первым опознать лиходея, мелькнула мысль, ему и возглавить погоню. Выбежав на крыльцо, он заметил, что Хэмо свернул на Сепулкер-элли. «Бей его!» — крикнул он, надеясь, что кто-нибудь его услышит, а сам побежал за Хэмо к открытому полю Смитфилда. К нему присоединились двое горожан. «Смерть ему! Смерть! — мгновенно распалившись, орали они. — Бей его, ребята!» Хэмо уже добежал до хлевов, где держали свиней на продажу, он на миг обернулся, но Коук не разглядел его лица. Уворачиваясь от подводы, Хэмо сбил с ног торговца вафлями; мгновение помедлил и быстрее прежнего помчался мимо быков и волов к воротам монастыря Сент-Бартоломью. Коук Бейтман понял: сейчас беглец влетит в церковь, чтобы там найти убежище. К разгоряченным преследователям присоединились торговец вафлями и коновал. Коновал сдернул с себя кожаный фартук и отчаянно вращал его над головой. Их вопли мешались с блеянием и мычанием скотины; казалось, сумятица охватила весь рынок.
Хэмо слышал за спиной шум погони. Он вбежал в ворота, промчался по булыжной дорожке и толкнул тяжелую церковную дверь; не чуя ног, понесся по проходу и, задыхаясь, рухнул у главного алтаря. Прислонившись головой к холодной плите, он горько заплакал. Вокруг пахло камнем и еще чем-то давним, совсем забытым, — то был запах первозданного камня, добытого со дна древних морей. Весь мир состоит из камня.
Кто-то привел окружного констебля и церковного сторожа, им сообщили о страшном преступлении, свершившемся в церкви Гроба Господня. Те, в свою очередь, распорядились вызвать Кристиана Гаркика, окружного олдермена, который в это время был занят в городской таможне: он контролировал сбор пошлин на шерсть. Ему тут же сообщили, что злодей укрылся в церкви, но настоятель монастыря Сент-Бартоломью его знает: это Хэмо Фулберд, художник, он давно работает в монастыре, иллюстрирует священные книги.
— Он что, ученый монах? — спросил настоятеля Гаркик.
— Какое там. Бедняга слаб умом.
— Тогда его можно повесить, — заключил Гаркик, поглядывая в сторону порта, где разгружалось несколько кораблей. — Впрочем, епископ, наверно, предпочтет сожжение на костре.
К тому времени у церковного входа собралось немало горожан, готовых схватить Хэмо, если он вздумает выйти или попытается тайком выбраться из храма. Правила церковного убежища были известны всем. Пока злоумышленник находится в храме, никто не вправе помешать желающим принести ему еду и питье. Сорок дней он может чувствовать себя в безопасности, но по истечении этого срока архидиакон своею властью может его изгнать. Впрочем, при желании Хэмо может до этого срока покинуть королевство.
Как только Хэмо укрылся в церкви, настоятель вызвал к себе помощника, Уильяма Эксмью, и старейшего монаха капитула.
— На нас обрушилось сонмище бед, — едва войдя в келью, объявил Эксмью. — Каким образом этот парень связался с гнусными еретиками?
— Тот, кому не дано ходить по городу, волей-неволей ходит по дремучему лесу.
— Это вы к чему, святой отец?
— Ему с детства свойственна была какая-то исступленность. Себе на горе он родился на свет.
— Но теперь, — зашептал престарелый монах, будто опасался, что их подслушивают, — он, как дикий волк, вне закона, его может прикончить каждый.
— Знаете, что он сказал, когда просил укрыть его здесь?
— Что? — мгновенно откликнулся Эксмью, чувствуя, что, того и гляди, его прошибет пот.
— «Господь уготовил мне страдания. Здесь мой дом». — Настоятель перекрестился. — Бедняга. Тише. Слышите? — Он приоткрыл дверку в задней стене капитула; снаружи донеслись крики и пение собравшейся толпы. — Не иначе как Сатурн вошел в неблагоприятную фазу. — Настоятель очень верил во влияние звезд и планет на жизнь людей. — Меня преследуют мрачные мысли. А вдруг и в нашем монастыре тоже плетется какой-нибудь заговор?
— Не может того быть, — снова без промедления откликнулся Эксмью. — Я лолларда издалека чую. Других здесь нет. Один только Хэмо.
— Но как он умудрился изготовить «греческий огонь»?
— У него золотые руки, святой отец. На моих глазах он не раз мастерил затейливые диковины.
— Вот как? А теперь натворил бед. Зачем только я дожил до осквернения нашего монастыря! Голова поседела, я старик. Довольно уж пожил, Господи, прибери меня. — Он вздохнул и прошелся по келье. — Мы его исповедуем, а потом уговорим уйти добровольно.
— Если он выйдет отсюда, его схватят и будут терзать, — зашептал престарелый монах. — Могут
