прикинуться дурачком: у тебя поджилки трясутся от рож в кабаке, а у меня от звонков телефонных. Пожалуй, это лучшее. Я ведь должен испугаться, верно? Они ведь упомянули не Вальда, а членов моей семьи?
О’кей. Филипп нажал кнопку автонабора.
— Борис, это я, *ов. Нужно потолковать.
— Что-нибудь по проекту?
— Нет. Желательно побыстрей.
— Давай я перезвоню минут через…
— Нет. Я лучше приеду — ты будешь на месте?
— Хм. Приезжай.
— Еду.
— Какие лю-юди! Как оно, что новенького? Что будем… как обычно, чаек-кофеек? или, может…
Филипп махнул рукой.
— Не до того.
— В чем дело? Какой-то ты… нервный, я бы сказал.
— Правильно бы сказал.
Эскуратов нахмурился.
— Во-первых, садись — в ногах правды нет.
— Я знаю, у тебя не курят, но…
— Но тебе можно, учитывая твой внешний вид.
— А что, здорово заметно?
— Не здорово, но заметно. То есть, э-э… как будто в штаны наложил. Не слишком, но наложил.
Филипп поморщился.
— Тебе когда-нибудь говорили по телефону примерно так: «Борис Эдуардович, дайте денег, не то будут проблемки с семьей»?
— Я должен отвечать? — осведомился Эскуратов.
— Необязательно, — буркнул Филипп. — Я просто думаю, что если тебе так звонили, то ты наверняка клал в штаны — пусть даже вовсе чуть-чуть.
— Понял, — угукнул Эскуратов и нажал телефонную кнопку. — Эллочка? Никого ко мне.
Филипп закурил. Эскуратов вышел из-за стола, подошел к сверкающему серванту, достал бутылку и пару хрустальных рюмочек, булькнул пробкой, плеснул — побольше Филиппу, поменьше себе.
— Успокойся. За нас… Теперь рассказывай.
— Пока что как бы особенно нечего, — развел руками Филипп. — Может, просто псих… Но когда поминают жену в контексте с «Цельным Бензином», то…
Он выразительно замялся.
— Сумму называли? — быстро спросил Эскуратов.
— Я не спрашивал.
— А звонили только тебе — или…
— Домой, насколько я понимаю, не звонили… — вслух Филипп додумал, о чем раньше не успел, — а что касается Вальда, то… ты уж извини, но чего я его буду дергать раньше времени? Тебе же без разницы, один я приехал или с ним…
— Это да, — ухмыльнулся Эскуратов. — Вообще ты правильно сделал, что приехал.
— Надеюсь.
— Что могу сказать? Будем разбираться…
— Тогда все.
— Все так все. Как проект?
— Нормально, — сказал Филипп. — Вот только…
— Что такое? — насторожился Эскуратов.
Филипп подумал — не сказать ли ему про страшного ламера? Может, быстрей заворочается… А что сказать? Он и сам толком не знает.
— Все то же, — сказал он, мысленно махнув на ламера рукой. — Если эта вонь откуда-то из наших дружных рядов… я имею в виду, из наших с вашими…
— Но в своих ты уверен?
— Как-нибудь, — ухмыльнулся Филипп. — Что делают с бензином, это для меня темный лес… но когда касается информации…
— Намек понял, — проворчал Эскуратов, — сказал, займусь… Может, еще по пять капель?
— Символически? О’кей… Знаешь, общение с тобой хорошо действует мне на нервы.
— Не врешь?
— Ей-ей. Ты излучаешь надежность, спокойствие.
— Это моя работа, — хрюкнул Эскуратов. — За нас!
Когда Вероника впервые предложила Марине сделаться ее психоаналитиком, это показалось последней не более чем минутной прихотью, вызванной скорее всего необычными событиями того памятного дня. Однако после беседы в кафе и особенно после того, как Марина устроила собственное наказание, столь взволновавшее всех троих, Вероника возвращалась к этой теме все чаще и чаще — и настал, наконец, момент, когда она впрямую поговорила об этом с Госпожой.
Она понимала, что Зайка может отказать, а то и обусловить свое согласие чем-нибудь обременительным для Вероники — ну, например, обещанием избавить ее от сцен ревности. Поэтому она хитро завела разговор издалека, прицепилась к какой-то незначащей ерунде, довела Зайку до точки кипения (ежесекундно казня себя за это и оправдываясь перед собой тем, что согласие Зайки, в конечном счете, пойдет на пользу ей же самой), а потом, когда после бурного, примиряющего акта они обсуждали этот пизод, Вероника впрямую сказала, что неплохо бы ей заняться чем-то вроде психоанализа.
— Быть может, это разумно, — не очень-то весело сказала тут Зайка, усталая от всего, — я хорошо помню, как может достать такая проблема… Но где же ты найдешь психоаналитика? Разве они практикуют в Москве?
Вероника, по заранее разработанному ею сценарию, благоразумно удержалась от того, чтобы сразу же назвать имя Марины. Вместо этого она как бы беспечно сказала:
— Ты, видно, не читаешь газет. Кто только сейчас в Москве не практикует!
— И ты думаешь, это не шарлатаны? — спросила Зайка с сомнением в голосе. — По-моему, никому из таких нельзя доверять… а тем более, когда речь идет о вещах деликатных… и, между прочим, секретных…
— Ты права, — сказала Вероника как бы в задумчивости. — Я должна быть очень осторожна.
— Смотри, чуть что не так — сразу к черту его, этого арапа. И обязательно позвони мне перед тем, как пойдешь туда первый раз.
— Обязательно.
На том и порешили. Через несколько дней, ближе к концу тысячелетия, сделав обещанный звонок Зайке, Вероника выждала с часок, а затем выбрала большую луковицу, мелко нарезала ее и, плотно завернув в полиэтилен, поехала к подруге.
В подъезде она развернула полиэтилен и поднесла к глазам его содержимое. Нарезанная впрок луковица, конечно, действовала не то что прямо из-под ножа, но Вероника все же добилась желаемого: глаза ее потекли и, как она убедилась в зеркальце, покраснели. Она безжалостно прикончила свой изысканный макияж, размазав его вокруг глаз платочком и пальцами. Потом она бросила сверточек в урну и заспешила в лифт.
