Испанский сон

— М-да. И ты на обоих говоришь?

— Приходится…

— Расскажи мне про свою страну.

Сьёкье задумалась.

— Что тебе сказать? Норвегия — это государство на севере Европы.

— Ага!

— По территории… по территории примерно как штат Нью-Мексико.

— Вот оно что.

— Притом 70% этой площади не заселено… как, впрочем, и в штате Нью-Мексико.

— Ты смотри, какие похожие! А численность населения — тоже одна и та же?

— Ну да, еще чего! В Норвегии гораздо больше. Правда, я не знаю точно, сколько в Нью-Мексико, но вряд ли тут живет хотя бы два миллиона.

— А в Норвегии?

— Целых четыре; даже немного больше.

— Ух ты. Как в половине Москвы.

— Что ты хочешь этим сказать? — оскорбленно осведомилась Сьёкье.

— Только то, — испугался Вальд, — что мне досталось редкое, бесценное сокровище.

Сьёкье хмыкнула.

— Досталось, — передразнила она.

— А что… мы же жених и невеста, нет?

— Мы… да.

— Почему бы, кстати, не назначить день свадьбы?

Сьёкье помолчала.

— Вальд!

— А?

— По-моему, ты плохо представляешь себе фьорд.

— Так ты расскажи.

— Я рассказала бы… но это невозможно.

— Ну, хотя бы пару слов.

— Не знаю. Я просто хотела сказать… как бы тебе после Москвы не стало там скучно.

— Хм. А если будет скучно, поедем жить в город?

— В какой?

— В любой.

— Да. Только недалеко, чтобы часто возвращаться.

— А что, там так много городов?

— Если недалеко, то не меньше двух.

— А как называются?

— Хаммерфест и Тромсё.

— Вот видишь, сколько вариантов.

— Да… я вижу, нужно поговорить обо многом.

— Мы и говорим.

— Лучше бы не по телефону. Лучше бы в воде, а на худой конец в уютной мягкой постели.

— Не провоцируй меня.

— А что ты сделаешь? А ты самоудовлетворяешься без меня? Ты же сейчас вроде без женщин.

— Прекрати.

— Но это необходимо! Мне не нужен муж-импотент.

— Сьё… расскажи лучше еще про Норвегию.

— Хм… Тебя интересует длина береговой полосы?

— Конечно! Еще спрашиваешь.

— Двадцать тысяч километров.

— Сколько?

— Двадцать тысяч.

— Сьёкье, — сказал Вальд, хихикая, — я понимаю, что ты истинная патриотка, но у патриотизма тоже должны быть пределы. Двадцать тысяч километров — это больше радиуса Земли; собственно, это половина земного экватора.

— Именно так; теперь тебе, может, немножко больше понятно, что такое фьорд.

— М-да. А сколько всего фьордов?

— Классификации разные; лично я бы не стала считать. Это все равно что считать звезды.

— Сьё, я все больше хочу на фьорд.

— Я тоже.

— В следующий раз назначаем день свадьбы.

— Хорошо.

— Я целую тебя.

— Я тоже. Вальд?

— Ась?

— А как будет уменьшительное от Вальда?

— Тебе не повезло, девочка; это уже уменьшительное.

— А тогда как полное?

— Вальдемар.

— Ух ты!

— Мне тоже нравится. Так я целую тебя еще раз.

— Я тоже, Вальдемар, Вальд. Ведь у тебя вечер?

— И поздний притом.

— Ты дома?

— Я в уютной постельке… вот только без тебя.

— Да. Спокойной ночи.

— Я люблю тебя, Сьё.

— Я тебя тоже. Я буду ждать звонка.

* * *

Любимая! Если бы Вы не начали некоторое время назад столь стремительно расширять границы нашего мира, вряд ли я решился бы написать Вам о своих сегодняшних новостях. Но они для меня удивительны. Так как Вы уже ввели к нам не только наших маленьких, но и некоторых больших, позволю-ка себе и я то же. Надеюсь, Вы отнесетесь к этому со столь же спокойным и полным пониманием, какое проявил и я в отношении Вашей звездочки, девочки Маши; а сейчас речь пойдет о моей жене.

Вы и сами когда-то просили меня рассказать о ней кое-что… однако сегодня — даже не о ней самой, а о ее отражении, о проекции в моем сердце. (Но и девочка Маша была важна Вам — а значит, и мне — не как таковая, а через свое отражение в Вашей душе, ведь верно?) Перечитайте то немногое, что я Вам писал о своей жене; до сего дня я не мог бы ничего к этому добавить.

Но сейчас ситуация выглядит уже не совсем так. Здесь я должен изрядно отвлечься и припомнить еще один ранее изученный нами вопрос. Я говорю о хождении без трусов в джинсах; если помните, я подробно живописал прелести такого хождения и обосновал предпочтительность темных джинсов, на что Вы, с заставившей меня умилиться нежной заботой, но также и со свойственной Вам практичностью, воспретили мне ходить без трусов в холодное время.

Без стыда Вам признаюсь, что зимой я (как, впрочем, и большинство мужчин средней полосы России) надеваю под брюки кальсоны или даже более плотный спортивный трикотаж. Эти вещи — неизбежное зло нашего климата, но тем приятнее последующее освобождение от них. Когда именно? Здесь у каждого правда своя; лично я напялил джинсы на голое, едва миновали морозы — в этом году, если помните, был весьма теплый февраль. Я не стал докладывать Вам об этом, так как мы обсуждали в то время