Беспомощно стрельнув в Веронику при вопросе об одинаковых мужиках, Глазки опустились, и крупные слезы закапали из них на темно-вишневое дерево столь внезапно и быстро, что платочек даже не успел появиться из сумочки.
— Зайка, — в сердцах бросила Вероника, — ну что же это такое? А ну перестань! Ты что себе позволяешь?
Но слезы Зайкины полили, как дождь из облака, которое долго собиралось и в результате стало совсем большим. Платочек, нашедший наконец применение, промок насквозь за считанные секунды, и даже уровень почти допитой влаги в стакане, расположенном внутри створа слез, понемногу снова стал повышаться.
— Пошли, — сказала Вероника и положила купюру на стол.
Она встала. Ана встала тоже, уткнулась в плечо Веронике, и так, вместе, полубоком, как сиамские близнецы, они и выбрались из гостеприимного бара.
— Поедем к тебе, — решила Вероника. — Тебе нужно успокоиться. И обсохнуть. Я уложу тебя, напою чем-нибудь горячим и чем-нибудь крепеньким.
Они потащились вначале по закрытой для транспорта, вымощенной желтыми плитками улице Кастаньос, потом, размахивая руками перед каждой полупустой машиной — по оживленной Рамбле, потом — слезы Зайки орошали пространство вокруг — между жалобно пищащими светофорами поперек еще более оживленной Майсоннаве, и только свернув мимо Центрального Рынка на улицу Кальдерон-де-ла-Барка, Вероника выловила такси, да и то в обратную сторону.
— Пинтор, — сказала Вероника таксисту.
— Который? Их, знаете ли, несколько.
— Мурильо. Да поживей, а то машина заржавеет.
— Si, senora.
Таксист развернулся и, не считаясь с правилами, поехал кратчайшей дорогой, то есть навстречу одностороннему движению улицы Кальдерон.
— Как это вы? — удивилась Вероника.
— Сеньора плачет, — лаконично объяснил таксист.
— Что-о?
Анютины Глазки от изумления округлились и моментально высохли.
— Извините, — сказал таксист и развернулся опять, — сеньора больше не плачет.
Он обогнул рынок и довез их до дома по правилам.
— Ваше сочувствие, — заметила Вероника, — обошлось нам в лишние пятьдесят песет расходу.
— Сеньора, — с достоинством возразил таксист, — вы неправы: сочувствие бесценно. Кроме того, я рисковал разбиться вдребезги.
— Ну, что ж, — прокомментировала Вероника, когда он уехал, — хотя бы ты наконец перестала плакать.
В подъезде Ана попросила:
— Не включай свет.
В тусклом отблеске уличных фонарей, проникающем сквозь стеклянные двери, она подошла к зеркалу и внимательно осмотрела свое распухшее от слез лицо.
