Осторожно, сказал тут мне внутренний голос, не очень-то. Не забывай — это крупный клиент твоего мужа. Смотри, на нем отыграется.
«Да вы уже помогли мне, — сказала я со всей искренностью, на которую была способна. — Мне предложили поучаствовать в одной программе… — И я коротенько рассказала ему про Гласснера, стараясь не замечать, как его рожа вытягивается по ходу моего рассказа. — Итак, если до визита к вам я еще сомневалась, то теперь все сомнения позади. Я должна ехать! Ведь так?»
«Э-э.. ну, в принципе…»
«И я уверена, — перебила я его с энтузиазмом, — что в итоге я буду значительно полезней… для вас… чем сейчас…»
«Ну что ж… надеюсь… очень интересно…»
Он скушал. Пришлось ему скушать. Ах, как ловко я выкрутилась! Выплыла сухой из воды и Фила не подставила при этом. Наверно, я прирожденная динамистка. Я получала огромное удовольствие от уныло- церемонного завершения нашей беседы.
«Я оставляю дверь открытой, — высокопарно сказал он, держась за латунную дверную ручку, и я поразилась, насколько по-другому я почувствовала себя, нежели час назад, входя в эту дверь и трепеща перед великим и могучим Владимиром Эдуардовичем, который на поверку оказался обычным напыщенным и жалким интриганом, — то есть, если вы передумаете… или что-то не склеится…»
«Спасибо… Я вам так благодарна…»
«И вообще — be in touch».
«Sure, — сказала я. — Bye!»
Я кокетливо сделала ручкой и пошевелила пальчиками. А он, старый козел, повторил мой жест.
Через минуту, в лифте, когда эмоции утихли, я воспроизвела в памяти этот дурацкий жест и подумала, что могла и ошибиться насчет его намерения. Может, он все-таки хотел меня трахнуть, просто не знал, с чего начать. В любом случае…
[4]
…в любом случае я выкрутилась замечательно. И при этом…[5] Давай спать, дорогая?.. при этом… что особенно приятно…
…я никак не подставила Фила…
…спокойной ночи, милая…
…я тебя люблю…
* * * Они выехали из Толедо поздно вечером в южном направлении. Где-нибудь поблизости они собирались найти ночлег, с тем, чтобы на следующий день пересечь Кастилию-Ла-Манча и Андалусию, а затем провести пару дней на побережье. Почему-то гостиница все не попадалась — это было уже странно для них, в одночасье привыкших к обилию сервиса. (Позже выяснилось, что дорога, по которой они поехали, лежала в стороне от обычных туристских трасс. И вообще половина этой дороги была на ремонте.)
Наконец, появилось что-то похожее. Пошли посмотреть. По всему, вход в гостиницу был со двора, огороженного каменным забором с закрытыми воротами. Однако вделанная в ворота калитка была слегка приоткрыта. Они шире открыли калитку и заглянули во двор.
Там звучала негромкая музыка, благоухало цветами и жареным мясом. Длинные столы, освещенные настоящими свечами, ломились от еды и питья. Человек сто, не меньше, с бокалами в руках прогуливались вдоль столов, ожидая, очевидно, начала трапезы. Дамы были в вечерних туалетах. Мужчины были в смокингах. На одетых по-дорожному чужаков, застрявших в калитке и разинувших рты от изумления, кое-кто посмотрел — без враждебности, без интереса. Никакая охрана не бросилась их выпроваживать. Если бы они зашли, их, может, посадили бы и за стол, как путников, как в старину, как в сказке…
— Мы не туда попали, — сказала Сашенька.
Они поехали дальше. Опять показалась гостиничка, на этот раз обычная, без торжественного приема, только вот комнат в ней не было. «Дальше по дороге еще одна гостиница, — сказал по-английски портье, — там должны быть свободные комнаты. Километров пять отсюда, а место называется Оргас. Запомнили? Ор- гас».
Ор-гас. Почему бы не запомнить…
Гостиница называлась «Хави».
* * * Здравствуй, милый! Сегодня я мила и весела; я объясню тебе, чем наш последний акт был для меня так уж удивителен.
Я всегда немножко боюсь признаться тебе в моих идеях или в моих маленьких новшествах. Так было и когда мы обсуждали чат, и когда я рассказывала тебе про пятно на экране, и вообще во всяких таких вещах я как бы робею. Ты бываешь таким консерватором: предложу что-нибудь новенькое, а ты возьмешь меня и отругаешь. Правда, ты ругаешь очень нежно и бережно, но от этого суть не меняется; я уже научилась различать твои полутона.
Дело в том, что я кончила с помощью воображения. Пальчики мои — помнишь? — окрасились от моей менструальной крови. И я печатала ими, и клавиши тоже окрасились. В какой-то момент я испугалась, что кончу раньше положенного, и не потянулась пальчиком туда. И у меня возникла азартная мысль: а слабо мне кончить вообще не касаясь своих нежных местечек? В это время ты предложил мне написать, что ебешь меня. Я начала было писать это, но безо всякого прикосновения мне вдруг стало так хорошо, как бывает только перед самым оргазмом. Если ты откроешь ту запись, то увидишь: я не смогла написать этой фразы. И тут ты предложил кончить вместе. Я успела только написать «Я беру твой красный» — и все, и я уже не смогла дальше; я подплывала уже со словом «беру»; когда я писала «твой», мое тело крупно содрогнулось, и я еле-еле напечатала «красный» и тут же нажала на Send, потому что поняла, что больше не смогу напечатать ничего.
Никогда в жизни я не кончала, держа ручки вдалеке от моей главной эрогенной зоны. Это меня поразило; я хотела подумать об этом, но устала и хотела спать; я заснула со свежим воспоминанием и не коснулась ее рукой. Я даже не подмылась перед сном — сама не знаю почему, я никогда так не делаю; наверно, я боялась к ней прикоснуться.
Сейчас, когда я описываю тебе это, я чувствую сладкое томление. Мое тело будто вспоминает, как было тогда. Напиши что-нибудь. Хорошо бы растянуть один-единственный оргазм на весь сеанс. Ах, почему он — оргазм — обычно так короток?
SEND Любимая! Ваши простые, на первый взгляд непритязательные и даже, по Вашему признанию (верю, что это не кокетство), слегка робкие строки повергли меня в трепет. Я обожаю Вас; именно Вы, а не я, являетесь духовным лидером нашей связки. Исключение тела для духа — краеугольный камень таких вещей, как йога или восточные единоборства. Я не большой их знаток (чтобы быть в них большим, нужно только ими и заниматься), но из того, что я познавал по верхушкам, следовала именно эта грустноватая мысль. Почему грустноватая? Потому что в такие минуты я более остро, чем когда-либо, ощущал собственное ничтожество и краткость отведенного мне земного часа — часа, который нельзя уделить сразу нескольким дисциплинам, таким, как йога и успех в обществе, например, — а еще я очень хотел бы реинкарнации, чтобы, может быть, другую жизнь уделить чему-то более высокому… но поверить в нее не могу.
От Вашей записки пахнуло вечностью. Люди приходят к богам разными путями… быть может, Вы уже на пути туда, куда мне, застывшему в этой жизни на уровне питекантропа, ходу нет и не будет.
Ну и что, думаю я с отчаянием богоборца. Я — таков! Главное, что Вы меня любите — меня, с моими мелкими, деликатесными вопросиками, с нудной манерой разложить все по полкам, а в какой-то момент переключиться на регистр «матюги» и, содрогаясь, испустить побольше спермы. А потому —
SEND — потому я расстегиваюсь и приступаю к любимому делу; я совершенен ровно настолько, чтобы осознать невозможность для себя бесконтактного акта — да даже и не пытаться. Как-то раз (я
