нибудь пропитание. Иногда удавалось стащить где-нибудь курицу или ягненка, но все чаще довольствоваться приходилось бродячими кошками или крысами. Однажды за такой трапезой Йохана застал отец. Смутная догадка, терзавшая его душу, окрепла. Не говоря ни слова, отец развернулся и ушел прочь. На утро его нашли удавившимся в петле.
Йохан прихватил остатки сбережений и бежал прочь из Будапешта. Некоторое время скитался по Европе, пока кривая не привела его в Париж. Там, набросив себе лет, он поступил в Сорбоннский университет на факультет медицины. Пока оставались деньги, Йохан покупал у мясников кровь, якобы для медицинских опытов. Но сбережения быстро иссякли, и молодой студент был вынужден выискивать пищу самостоятельно. Однажды Йохан бродил по узким парижским улочкам, обезумев от голода. На беду ему встретилась хорошенькая девушка, чья-то служанка или горничная. Йохан опомнился только над окровавленным трупом. Это был первый и единственный случай в жизни Йохана, когда он убил из-за того, что хотел есть. Но далеко не последний, когда ему довелось вкусить человеческую кровь. Практичный Йохан быстро смекнул, что не вовсе не обязательно лишать человека жизни, для того чтобы отобрать у него стакан крови. Студент-медик соорудил нехитрое приспособление: резиновый шланг с полой иглой от шприца на конце. Иглу втыкал обездвиженной жертве в вену, напивался и исчезал. Впоследствии Йохан достиг небывалых высот в искусстве отъема крови у горожан. Он знал в теле определенные точки, при нажатии на которые жертва теряла способность к сопротивлению; владел многими способами навязывания воли и мог безошибочно выбрать из толпы легко внушаемого человека; наконец, был просто физически силен и ловок, как дьявол. Йохан избирал объектами молодых девушек приятной наружности. Не потому что с ними проще оказывалось совладать, ему нравился их легкий запах, нежная кожа, волосы. Остальными Йохан, по правде говоря, брезговал. Приток свежих сил пошел молодому студенту на пользу. Йохан в мельчайших подробностях запоминал лекции и книги, обладал твердой рукой и совершеннейшим равнодушием к пациенту, что в медицине, как ни странно, исключительно благотворно влияет на результат лечения. Йохан блестяще окончил университет, получил степень и подумывал заняться врачебной практикой. Меж тем, по городу ползли самые невероятные слухи о ночном кровопийце. Йохан знал, что за ним ведет охоту и парижская жандармерия, и детективы, желающие снискать славу на громком деле, но обостренная осторожность и природное чутье берегли юношу. До того момента, пока он не попробовал на вкус одну девушку. Желание видеть ту девушку снова и снова оказалось сильнее здравого смысла и всех правил конспирации. Доселе неведомое чувство, оказавшееся сродни голоду, вило из юноши веревки. Йохан отыскал повод и завязал желанное знакомство, очень быстро переросшее в романтические отношения. Однажды, отчаявшись нести свою тайну один, юноша открылся любимой. Но девушка в страхе убежала. А спустя несколько дней, за Йоханом пришли. Никаких доказательств у полиции не было. Сбивчивые свидетельства предавшей Йохана возлюбленной стоили малого и лопнули бы на суде, как мыльный пузырь. Но против сидевшего взаперти молодого человека работало время. Йохан делал вид, что съедал тюремный обед, потихоньку сбрасывая его в окно. В то время как истинный голод гложил самого Йохана. Следователь, напротив, никуда не спешил… В один прекрасный день в камеру вошел высокий представительный господин, постелил на стол белоснежную салфетку и поставил на нее бокал, наполненный густой красной жидкостью. Звали господина Матвей Нилыч Ливнев. И в бокале, понятное дело, был не томатный сок. Могущественный русский вельможа, пребывающий во Франции инкогнито предложил юноше покровительство и освобождение от всяческого преследования. Не потребовав взамен ничего. Поначалу Йохан решил, что Ливнев такой же, как он, употребляющий кровь в пищу. Йохан странное предложение принял, про себя решив выждать удобный момент и бежать. Но в далекой России его захлестнула ипостась исследователя неизведанного, и Йохан уже не помышлял для себя иной судьбы. К тому же, вряд ли где-нибудь еще юноша получил бы такое содержание и привилегии. С коллегами по службе Йохан поддерживал одинаково холодные отношения, ни с кем, впрочем, не ссорясь. Лишь колоритный старец Опанас недолюбливал юношу и тайком таскал под балахоном серебряное распятие. Напрасно дед исподволь втолковывал Ливневу, что, дескать, все вампиры враги рода человеческого и волю им давать нельзя. Матвей Нилыч из 'всех вампиров' знал только щуплого Йохана, который никакой опасности ему не внушал. Зато блистал эрудицией, имел таланты к языкам и превосходно играл в шахматы. Еще Йохан отчего-то питал сочувствие к социалистам. Нельзя с уверенностью сказать, что стало причиной, может годы, проведенные в нищете, а может свой отпечаток наложила родина бесконечных революций – Франция. Во всяком случае, Ливнев предпочитал закрывать на радикальные убеждения глаза, списывая все на юношеский максимализм. Отправляясь в длительную командировку, Йохан вез с собой запас крови, в особом чемодане, в кожаных бурдючках, пересыпанных колотым льдом. Всю дорогу Йохан лично следил за тем, чтобы чемодан находился на холоде.
Ревин не знал, с какого характера трудностями ему предстоит столкнуться. Но первое, что его ожидало по прибытию в Астрахань – махровый чиновничий бюрократизм. Обязательства перекладывались с одного ведомства на другое, с другого на третье, всяк кивал друг на друга, ожидая, что ситуация решится сама собой. Действующий губернатор по каким-то никому не ведомым причинам не противодействовал эпидемии мерами самого решительного свойства на месте, а пребывал в Петербурге, видимо, по более важным делам. В Астрахани Ревину предоставили в полное распоряжение большой дом с прислугой и конюшней, справились о времени, когда-де начальствующим чинам можно приступать к докладам, и деликатно осведомились, не нужно ли чего еще. Ревин ответил, что не нужно, и тем же днем выехал в Ветлянскую станицу, с собой прихватив полдесятка верховых посыльных и каких-то двоих подвернувшихся под руку чиновников. Когда чиновники узнали, куда лежит их путь, то упали сначала в обморок, а после на колени. В общем, в карету их усаживали чуть ли не силком. Ситуация пребывала в полнейшем хаосе. Случаи чумы фиксировались уже далеко за пределами Ветлянки, а в самой станице число умерших множилось день ото дня. Если говорить языком официальным, то заразное заболевание чумой старательно не признавалось. Доктора ставили диагноз за диагнозом и часто, не дожидаясь прихода своих рапортов губернскому начальству, сами становились жертвами болезни. Жители Ветлянки в страхе перед стоящей на пороге смертью разбегались по окрестным станицам, разнося и множа заразу.
Айву Ревин оставил в Царицыне, поручив любыми средствами организовать цепь кордонов, призванную остановить миграции в северном направлении. Это самое выражение 'любыми средствами' как нельзя более кстати подходило под характер девушки. Ревин пообещал закрывать глаза на жалобы о самоуправстве и превышении полномочий, вплоть до сломанных носов и простреленных конечностей. Взяв в обмен лишь слово, что Айва не станет самолично соваться в зачумленные села. Многие находили их отношения с Айвой странными. Девушка жила подле Ревина, не сковывая никакими обязательствами ни себя, ни его, но в то же время, соблюдая Ревину верность. Чрезмерная гордость и своенравие не позволяли Айве покорно исполнять чужую волю даже в мелочах. Девушка держалась от окружающих подчеркнуто независимо и подчинялась лишь Ревину, силу которого признавала безоговорочно. Даже Ливнева Айва слушалась постольку, поскольку Матвей Нилыч являлся авторитетом для Ревина. После окончания войны, Айва навестила отца, отпущенного в разоренную Турцию. Девушка путешествовала недолго и предпочитала не распространяться о деталях поездки, но можно себе предположить, что увлечение российским офицером, равно как и услужение государю неверных, не могли найти одобрения в мусульманской семье. Впрочем, родной отец также не принадлежал к числу людей, к чьему мнению Айва прислушивалась. Пожалуй, из всех живущих на белом свете, такая честь выпала лишь Ревину. Только наедине с ним Айва могла позволить себе похныкать и подурачиться. И быть ласковой, как теплая река, и податливой, словно белая глина.
Ревин велел гнать без остановки, заезжая в попутные селения только для того чтобы поменять лошадей. И уже к исходу ночи процессия въехала в уездный город Енотаевск, не встретив по пути ни оцепления, ни кордонов. Вне себя от злости, не взирая на предрассветный час, Ревин приказал поднять с постели городского главу. Тот предстал через десять минут в совершенно несвежем виде, в бобровой шубе поверх исподнего белья и перевернутой задом наперед шапке. Ревин коротко отрекомендовался и, не желая понапрасну тратить времени, перешел сразу к делу:
— Меня не волнует каким образом, какими средствами и мольбами, но к полудню на линии станиц Замьяновской и Григорьевской должен стоять кордон из вооруженных казаков. Потрудитесь донести до населения, что всякая попытка кордон обойти станет караться смертной казнью, невзирая на чины и звания. Далее. Обо всех случаях заражения в уезде, равно как и обо всех летальных случаях, рапортовать
