Несмотря на заверения профессора Чэллиса (кстати, уже подтвердившиеся) о том, что это – одно из лучших заведений подобного рода, смутная тревога не покидала меня. Обычно медики с некоторым предубеждением относятся к работе в психиатрической больнице, как к чему-то не совсем обычному. Среди врачей этой специальности встречаются, конечно, поистине замечательные люди, но бывают и бесспорно странные, и странности их с течением времени проявляются все заметнее. Труд это, в общем, легкий, и он привлекает немало всякого сброда из медицинского мира. Кроме того, попасть на работу в психиатрическую больницу легко, а вот выбраться оттуда – сложнее. Откровенно говоря, некоторые из этих психических заболеваний не менее «прилипчивы», чем заразная болезнь.
Как бы то ни было, мне предстояло пройти через это. Резким движением я поднялся. Постель моя была аккуратно разобрана, и под откинутым одеялом виднелось такое тонкое и белоснежное белье, на каком я еще никогда не спал. Я вытащил из-за софы чемодан и принялся распаковывать пожитки, стараясь возможно красивее разложить свои учебники, бумаги и немногочисленное жалкое имущество. Мой предшественник, чье имя мне не известно, не желая утруждать себя излишней поклажей, оставил мне в наследство полкоробки сигарет, старый купальный халат в красную полоску, несколько романов и десятка два разных безделушек, небрежно разбросанных повсюду.
Моим же единственным достоянием была маленькая фотография в дешевой картонной рамке, снятая солнечным днем в вересковых степях за Гаури; с нее смотрело простодушное загорелое личико, обрамленное растрепавшимися на ветру кудрями… заостренный, упрямо вздернутый подбородок… темные, смеющиеся глаза… сейчас просто не верилось, что они действительно могли смеяться и сиять такой неприкрытой радостью. Смеются ли они сейчас? Во всяком случае, у меня, когда я поставил карточку на каминную доску, рядом с часами, не появилось ответной улыбки. Я подошел к календарю, стоявшему на секретере, и, сосредоточенно нахмурившись, поставил галочку против даты – 31 июля.
В эту минуту послышался резкий стук в дверь, и я невольно вздрогнул; повернувшись, я увидел на пороге высокую прямую фигуру и понял, что передо мной – директор больницы.
– Добрый вечер, доктор Шеннон. – Говорил он мягко, с легкой запинкой. – Рад вас приветствовать в «Истершоузе».
Высокий и нескладный, доктор Гудолл выглядел изможденным и бесконечно усталым; давно не стриженные черные с проседью волосы беспорядочными космами ниспадали на воротник. Лицо у него было длинное, свинцово-серое, с крупным носом, выступающим вперед подбородком и желтыми от разлития желчи глазами, равнодушно глядевшими из-под нависших век, – однако под этим кажущимся равнодушием таилась глубокая человечность, теплота, понимание и какая-то странная гипнотическая сила.
– Я много слышал о вас от профессора Чэллиса. – Он задумчиво улыбнулся. – И мне пришло в голову, что вам, наверно, не терпится посмотреть нашу лабораторию.
И он жестом пригласил меня следовать за ним. Мы спустились вниз и долго шли по коридору под главным зданием, выложенному кафелем и освещенному электрическими лампами в матовых шарах. Коридор был покатый, и, незаметно преодолев подъем, мы вскоре вышли в маленький центральный дворик под открытым небом, окруженный со всех сторон высокими стенами. Мы пересекли его, доктор Гудолл молча отпер какую-то дверь и зажег свет.
– Вот мы и пришли, доктор Шеннон. Надеюсь, лаборатория вполне удовлетворит вас.
Я не мог слова вымолвить. В немом изумлении я озирался по сторонам. Естественно, я надеялся увидеть приличное помещение для работы, хотя по своему прошлому опыту не очень на это рассчитывал. Однако то, что я увидел, превзошло все мои ожидания. Лучшей лаборатории, если говорить о небольших, я еще никогда не встречал; она была даже более благоустроенной, чем у нас на кафедре: ряды штативов с реактивами, скопометр Икстона, термостаты, электродробилка и автоклав для стерилизации – здесь было все, что требуется, и притом самое дорогое, начиная с кафельных стен и кончая последней пипеткой.
– Боюсь, – заметил Гудолл, как бы извиняясь, – что ею не слишком часто пользовались. Кое-что из аппаратуры, возможно, придется подправить.
– Да что вы, по-моему, она идеальная. – И я умолк, не в силах больше ничего вымолвить.
Он усмехнулся.
– Мы оборудовали лабораторию совсем недавно. И приглашали для этого лучших специалистов. Я рад, что ею сможет кто-то пользоваться.
Вяло, но в то же время дружелюбно он добавил:
– Мы ждем от вас больших дел. Я одинокий холостяк, доктор Шеннон. «Истершоуз» – мое детище. Вы доставите мне большую радость, если прославите его.
Мы пошли назад. В вестибюле, под лестницей, которая вела ко мне, он остановился, метнув на меня взгляд из-под тяжелых век.
– Я надеюсь, вы довольны тем, что «Истершоуз» может вам предоставить. Вы удобно устроены?
– Более чем удобно.
Снова пауза.
– В таком случае доброй ночи, доктор Шеннон.
– Доброй ночи.
Он ушел, а я отправился к себе. В голове у меня царил полный сумбур после встречи с этим странным, своеобразным человеком.
Я медленно разделся, принял горячую ванну и лег в постель. Уже засыпая, я услышал вдруг жалобный вопль, прорезавший нависшую над домом тишину. Он был похож на дикий крик совы в лесной глухомани. Я знал, что это не сова, но нимало не встревожился: сейчас страху не было места в моем сердце.
Крик повторился и замер в окружающей тьме.
2
На следующее утро я вышел на маленький железный балкончик, огибавший выступ моего окна; отсюда открывался вид на территорию «Истершоуза».
Главное здание из серого гранита с остроконечными крышами и четырьмя массивными башнями
