Алмазная колесница

МЕРТВОЕ ДЕРЕВО

Европа закончилась через полчаса после того, как выступили в путь. Шпили и башенки энглизированного Блаффа сменились сначала фабричными трубами и грузовыми кранами речного порта, потом железными крышами, потом сплошной черепицей, потом соломенными кровлями крестьянских хибар, а через какую-нибудь милю постройки вообще закончились – осталась лишь дорога, тянущаяся меж рисовых полей, да бамбуковые рощицы, да стена невысоких гор, что замыкали долину с обеих сторон.

Экспедиция вышла еще до рассвета, чтобы не привлекать лишнего внимания. Собственно, ничего подозрительного в караване не было. По виду – обычная строительная артель, из тех, что возводили мосты и прокладывали дороги по всей империи микадо, рвущейся поскорее попасть из средневековья в девятнадцатое столетие.

Возглавлял караван крепкий мужчина с грубым, морщинистым лицом. Он зорко поглядывал по сторонам цепким взглядом разбойника, который, впрочем, мало чем отличается от взгляда строительного мастера или подрядчика. Его наряд – соломенная шляпа, черная куртка, узкие штаны – был точь-в-точь таким же, как у рабочих, просто начальник ехал верхом, а тридцать два его подчиненных шли пешком. Многие вели под уздцы мулов, нагруженных тяжелыми ящиками с оборудованием. Даже то, что артель сопровождал иностранец со своим японским слугой, вряд ли кому-то показалось бы странным – на огромной стройке, в которую превратилась Страна Восходящего Солнца, работало множество европейских и американских инженеров. Если встречные путники и копошащиеся в жидкой грязи крестьяне провожали иностранца взглядами, так исключительно из-за диковинной самоходной курумы, на которой он восседал.

Фандорин уже раскаивался, что не послушался консула, который советовал нанять мула – эти животные медлительны и неказисты, но гораздо надежнее японских лошадей. Однако выглядеть неказисто, когда отправляешься спасать любимую женщину, Эрасту Петровичу не захотелось. Мула он все же взял, но не для верховой езды, а для багажа, и вверил попечению Масы.

Мул незаменим для перевозки груза по горной дороге

Слуга топал сзади, таща непарнокопытное на поводке и время от времени покрикивая на него «посёр-посёр!». Мул шел и сам по себе, но Маса специально выспросил у господина русское слово для понукания животных и теперь красовался перед чернокурточными.

Во всем кроме выбора средства передвижения титулярный советник послушался рекомендаций многоопытного Всеволода Витальевича. Багаж состоял из москитной сетки (комары в японских горах – сущие вурдалаки); складной койки (упаси Боже спать на татами – зажрут блохи); каучуковой ванны (у местных жителей распространены кожные болезни, поэтому мыться в гостиничных банях ни-ни); надувной подушки (у японцев приняты деревянные); корзины с провизией и массы прочих необходимых в дороге вещей.

Патентованная складная койка с противомоскитным балдахином из инвентаря британских колониальных войск

Общение с командиром отряда Каматой наладилось не без труда. Тот знал довольно много английских слов, но не имел никакого представления о грамматике, так что без привычки к дедукции понять его Фандорин вряд ли смог бы.

Например, Камата говорил:

– Хиа фурому ибунингу цу гоу, найто хотэру супендо. Цумороу маунтин энта.

Для начала Эраст Петрович, учитывая особенности японского акцента, возвращал фрагменты этой абракадабры в их исходное состояние. Получалось: «Here from evening to go, night hotel spend, tomorrow mountain enter». И лишь после этого прояснялся смысл: «Отсюда до самого вечера движемся, ночуем в гостинице, завтра попадаем в горы».

Для ответа нужно было проделать обратную процедуру: расчленить английское предложение на отдельные слова и исковеркать их на японский лад.

– Маунтин, хау фа? – спрашивал вице-консул. – Ниндзя биредзи, хау фа? (Как далеко до гор? Как далеко до деревни ниндзя? – искаж. англ.)

И Камата отлично понял. Подумал, почесал подбородок.

– Смудзу иребун ри. Маунтин файбу ри.

Стало быть, по равнине одиннадцать ри (около сорока верст) да пять ри по горам, соображал Фандорин. В общем, хоть и с трудом, но объяснялись, а к полудню собеседники так притерлись друг к другу, что могли беседовать и о довольно сложных материях. Например, о парламентской демократии, которая Камате ужасно нравилась. В империи только что приняли закон о местном самоуправлении, повсеместно происходили выборы префектуральных собраний, мэров, деревенских старост, и «черные куртки» принимали в этой деятельности самое живое участие: одних кандидатов защищали, других, наоборот, как выразился сторонник парламентаризма, смору фурайтен, то есть «малость запугивали». Дело для Японии было новое, даже революционное. Кажется, Дон Цурумаки первым из влиятельных политиков осознал всю важность маленьких провинциальных правительств, к которым в столице относились иронически – как к бесполезной декорации.

– Тен еаз, Токё насингу, – вещал Камата, покачиваясь в седле. – Пробинсу реару пава. Цурумаки-доно риару пава. Ниппон ноу Токё, Ниппон пробинсу (Через десять лет Токио – ничто. Настоящая власть – провинция. Настоящая власть – господин Цурумаки. Япония – это не Токио, Япония – это провинция. – искаж. англ.).

А титулярный советник думал: провинция провинцией, но к тому времени Дон, пожалуй, и столицу к рукам приберет. То-то выйдет торжество демократии.

Командир «черных курток» оказался изрядным болтуном. Пока следовали через долину, все теснее стискиваемую с обеих сторон холмами, он рассказывал о славных деньках, когда они с Доном крушили конкурентов в борьбе за выгодные подряды, а потом настали еще более веселые времена – была смута, так что подрались и поживились фуру бери, то есть, говоря по-нашему, «от пуза».

Видно было, что старый разбойник на седьмом небе от счастья. Воевать куда лучше, чем служить мажордомом, признался он. А чуть позже присовокупил: и даже лучше, чем строить демократическую Японию.

Командир из него и в самом деле был превосходный. Раз в полчаса он объезжал караван, проверял, не захромали ли мулы, не отвязалась ли поклажа, балагурил с бойцами, и колонна сразу начинала двигаться веселей, энергичней.

К удивлению Фандорина, шли без привала. Педали он крутил экономно, подлаживаясь к пешим, однако верст через двадцать начал уставать, а «черные куртки» не проявляли каких-либо признаков утомления.

Обед продолжался четверть часа. Все, в том числе и Камата, проглотили по два рисовых колобка, выпили воды и снова построились. Эраст Петрович, который едва успел разложить на салфетке сандвичи, приготовленные заботливой Обаяси-сан, был вынужден жевать на ходу, догоняя отряд. Сзади, ворча, тянул своего росинанта Маса.

В пятом часу пополудни, отмахав верст тридцать, свернули с тракта на узкий проселок. Места тут были совсем дикие, во всяком случае, нога европейца сюда явно не ступала. Никаких примет западной цивилизации в маленьких, убогих деревеньках глаз Фандорина не обнаруживал. Ребятишки и взрослые,