– Почему здесь? Почему не на холме? – спросил Эраст Петрович, садясь. – Там «черные куртки», да?
Глаза дзёнина испытующе задержались на каменном лице титулярного советника:
– Да. Откуда ты знаешь?
– Не получив донесения, Дон понял, что его второй отряд тоже уничтожен. Ждет возмездия, сел в осаду. А про холм, откуда п-просматривается весь дом, ему подсказал Сирота. Скажи лучше, как ты догадался, что я поеду в Блафф с этой стороны?
– Никак. На дороге, которая ведет от ипподрома, ждет твой слуга. Он тоже привел бы тебя сюда.
– Значит, в дом не п-попасть?
– Я долго сидел на дереве, смотрел в гайдзинскую увеличительную трубку. Совсем плохо. Цурумаки не выходит наружу. Вдоль всей ограды часовые. Месть придется отложить. Возможно, на недели, на месяцы, даже на годы. Ничего, месть – это блюдо, которое не протухнет. – Тамба не спеша раскурил свою маленькую трубочку. – Я расскажу тебе, как отомстил обидчику мой прадед, Тамба Восьмой. Один заказчик, могущественный даймё, решил не платить за выполненную работу и убил синоби, явившегося к нему за деньгами. Это были очень большие деньги, а даймё был жадный. Он решил, что никогда больше не покинет пределов замка. Не выходил из своих покоев, и к нему тоже никого не пускали. Тогда Тамба Восьмой велел своему сыну, девятилетнему мальчику, устроиться в замок на кухню. Мальчик был старателен и постепенно продвигался по службе. Сначала он подметал двор. Потом – задник комнаты. Потом стал поваренком для прислуги. Учеником княжеского повара. Долго учился растирать пасту из мочевого пузыря акулы – это требует особого мастерства. Наконец, к девятнадцати годам, он достиг такого совершенства, что ему дозволили приготовить трудное кушанье для князя. Это был последний день в жизни даймё. На расплату ушло десять лет.
Выслушав колоритную историю, Фандорин подумал: десять лет жить со стиснутыми легкими? Ну уж нет.
Возникла, правда, и другая мысль: а что если и месть не поможет?
Вопрос был оставлен без ответа. Вместо него Эраст Петрович задал другой, вслух:
– Видел ли ты в свою увеличительную трубку Сироту?
– Да, много раз. И во дворе, и в окне дома.
– А белую женщину? Высокую, с желтыми волосами, заплетенными в длинную косу?
– В доме нет женщин. Там одни мужчины. – Дзёнин смотрел на собеседника с всё большим вниманием.
– Так я и думал. Готовясь к обороне, Сирота переправил свою невесту в какое-нибудь б-безопасное место… – Эраст Петрович удовлетворенно кивнул. – Нам не нужно ждать десять лет. Мочевой пузырь акулы тоже не понадобится.
– А что нам понадобится? – тихо-тихо, словно боясь спугнуть добычу, спросил Тамба.
Его племянник весь подался вперед, не сводя глаз с гайдзина. Тот отвернулся и через открытое окно смотрел на улицу. Кажется, его чем-то заинтересовал висевший на столбе синий ящик с двумя перекрещенными почтовыми рожками.
Ответ состоял из одного слова:
– Почтальон.
Дядя и племянник переглянулись.
– Который носит письма? – уточнил дзёнин.
– К-который носит письма.
НАСТОЯЩИЙ АКУНИН
Срочная городская почта, одно из удобнейших достижений девятнадцатого столетия, в Сеттльменте появилась недавно, и оттого жители прибегали к ее услугам чаще, чем того требовала истинная необходимость. Почтальоны доставляли не только официальные письма, скажем, адресованные из торговой фирмы на Мэйн-стрит в таможенную контору на Банде, но и приглашения на файф-о-клок, рекламные листки, интимные послания, даже записки от жены мужу с сообщением, что пора идти обедать.
Не прошло и получаса после того, как Фандорин бросил конверт со пятицентовой маркой «молния» в щель под перекрещенными рожками, а уже подъехал на пони молодец в щегольском синем мундире, проверил содержимое ящика и зацокал вверх по булыжной мостовой – доставлять корреспонденцию адресату: Блафф, № 130.
– Что в конверте? – в четвертый раз спросил Тамба.
Первые три попытки результата не дали. Лихорадочное оживление, с которым Фандорин надписывал конверт, сменилось апатией. Обращенных к нему вопросов гайдзин не слышал – сидел, безучастно глядя на улицу, время от времени начинал хватать ртом воздух и потирать грудь, словно жилет был ему слишком тесен.
Но старый Тамба был терпелив. Помолчит-помолчит – и снова спросит. Потом еще.
Наконец, дождался ответа.
– А? – встрепенулся Эраст Петрович. – В конверте? Стихотворение. Как только Сирота его прочтет, сразу сорвется. И проедет вот по этой улице, через м-мост. Один.
Про стихотворение Тамба не понял, но расспрашивать не стал – не имело значения.
– Один? Очень хорошо. Мы его схватим, это будет нетрудно.
Наклонился к Дэну, быстро заговорил по-японски. Племянник кивал, повторяя:
– Хай, хай, хай…
– Не нужно его хватать, – вмешался в деловой разговор Фандорин. – Достаточно, если вы просто приведете его сюда. Сможете?
Сирота появился очень скоро – Тамба едва успел подготовиться.
Раздался частый стук копыт, и из-за поворота вылетел всадник в шляпе-панаме и светло-песочном костюме. Бывшего письмоводителя было не узнать – так элегантно, даже франтовато он выглядел. Под плосковатым носом чернела щеточка прорастающих усов, на лице вместо стальных очочков сверкало новехонькое золотое пенсне.
Судя по раскрасневшейся физиономии туземного джентльмена, по бешеному аллюру лошади, Сирота ужасно торопился, но перед мостом ему пришлось натянуть поводья – наперерез верховому бросился сгорбленный нищий в запыленном кимоно.
Ухватился за уздечку, заклянчил противным, фальшиво жалостным дискантом.
Сдерживая разгоряченного коня, Сирота обругал попрошайку, дернул поводья – но бродяга вцепился в них насмерть.
Эраст Петрович наблюдал эту маленькое происшествие из окна чайной, стараясь держаться в тени. Двое-трое прохожих, в первый миг привлеченные криками, уже потеряли интерес к столь малоинтересной сцене и отправились своей дорогой.
С полминуты всадник тщетно пытался высвободиться. Потом, наконец, сообразил, что есть способ побыстрее. Бормоча проклятья, порылся в кармане, выудил монетку и бросил старику.
И точно – нищий немедленно выпустил уздечку. В порыве благодарности схватил благодетеля за руку и прижался к ней губами (должно быть, видел, как это проделывают какие-нибудь гайдзины). Потом отскочил назад, низко поклонился и засеменил прочь.
