Удивительное дело: кажется, Сирота забыл о том, что торопится. Он помотал головой, затем потер висок, словно пытался что-то вспомнить. И вдруг, пьяно покачнувшись, завалился вбок.
Он непременно упал бы и, скорее всего, жестоко расшибся о булыжники, если бы, по счастью, мимо не проходил молодой туземец очень приличного вида. Юноша успел подхватить сомлевшего всадника на руки, а из чайной на помощь уже бежали хозяин и пастор, покинувший свое многочисленное семейство.
– Пьян? – крикнул хозяин.
– Мертв? – крикнул пастор.
Молодой человек, пощупав Сироте пульс, сказал:
– В обмороке. Я врач… То есть, скоро буду врачом. – И обернулся к хозяину. – Если бы вы позволили внести этого господина в ваше заведение, я мог бы оказать ему помощь.
Втроем они втащили бесчувственнное тело в чайную и, поскольку в английской половине положить больного было некуда, перенесли его в японскую половину, на татами – как раз туда, где допивал свой чай Эраст Петрович.
Несколько минут ушло на то, чтобы избавиться от хозяина и особенно от пастора, который очень хотел утешить страдальца в его последние минуты. Студент-медик объяснил, что это обыкновенный обморок, никакой опасности нет, пострадавшему нужно просто немного полежать.
Вскоре вернулся Тамба. В этом благообразном, чистеньком старичке невозможно было узнать отвратительного попрошайку с моста. Дзёнин подождал, пока посторонние уйдут. Затем наклонился над Сиротой, сжал ему пальцами виски и отсел в сторону.
Ренегат немедленно очнулся.
Похлопал ресницами, озадаченно рассматривая потолок. Приподнял голову – и встретился взглядом с холодными голубыми глазами титулярного советника.
Рывком приподнялся, заметил рядом двоих японцев. На юного Дэна едва глянул, зато на тихого старичка уставился так, будто ужаснее зрелища видеть ему в своей жизни не доводилось.
Сирота страшно побледнел, на лбу выступили капельки пота.
– Это Тамба? – почему-то спросил он у Фандорина. – Да, я узнал по описанию… Этого я и боялся! Что Соню похитили они. Как можете вы, цивилизованный человек, быть заодно с этими оборотнями?
Но снова поглядев в неподвижное лицо былого сослуживца, сник и пробормотал:
– Да-да, конечно… У вас не было выбора… Я понимаю. Но я знаю, вы благородный человек. Вы не позволите, чтобы синоби причинили ей зло! Эраст Петрович, господин Фандорин, вы ведь тоже любите, вы меня поймете!
– Не пойму, – равнодушно ответил вице-консул. – Женщины, которую я любил, больше нет. Вашими стараниями. Тамба сказал, что это вы разработали операцию. Что ж, Дону повезло с п-помощником.
Сирота смотрел на Эраста Петровича со страхом, напуганный не столько смыслом слов, сколько безжизненностью тона, которым они были произнесены.
Он страстно прошептал:
– Я… я сделаю всё, что они хотят, только отпустите ее! Она ничего не знает, она в моих делах ничего не понимает. Ее нельзя держать заложницей! Она – ангел!
– Мне и в голову не приходило брать Софью Диогеновну в з-заложницы, – тем же вялым, придушенным голосом ответил Фандорин. – Что за гадости вы говорите.
– Неправда! Я получил от нее записку. Это Сонин почерк! – И Сирота прочитал, вынув из надорванного конверта маленький розовый листок: «Беда пришла, нет уж мочи сердцу, явись скорей, спаси меня! А коль не явишься, то знай, что погибаю чрез тебя». Тамба догадался, где я спрятал Соню, и похитил ее!
На жениха «капитанской дочки» было жалко смотреть: губы трясутся, пенсне болтается на шнурке, пальцы умоляюще сцеплены.
Но Эраста Петровича эта беззаветная любовь не растрогала. Потерев грудь (проклятые легкие!), вице-консул сказал лишь:
– Это не записка. Это стихи.
– Стихи?! – поразился Сирота. – Ну что вы! Я знаю, что такое русские стихи. Здесь нет рифмы. «Меня – тебя» – это не рифма. Рифмы может не быть в белом стихотворении, но там есть ритм. Например, у Пушкина: «Вновь я посетил тот уголок земли, где я провел изгнанником два года незаметных». А тут ритма нет.
– И всё же это стихи.
– Ах, может быть, это стихотворение в прозе! – осенило Сироту. – Как у Тургенева! «Чудилось мне, что я нахожусь где-то в России, в глуши, в простом деревенском доме».
– Может быть, – не стал спорить Эраст Петрович. – Так или иначе, Софье Диогеновне ничто не угрожает. Я п-понятия не имею, куда вы ее спрятали.
– Так вы… Вы просто хотели меня выманить! – Сирота залился краской. – Что ж, вам это удалось. Но я ничего вам не скажу! Даже если ваши синоби станут меня пытать. – При этих словах он снова побледнел. – Лучше откушу себе язык!
Эраст Петрович слегка поморщился:
– Никто не собирается вас пытать. Сейчас вы встанете и уйдете. Я встретился с вами, чтобы задать один-единственный вопрос. Причем вы можете на него даже не отвечать.
Перестав что-либо понимать, Сирота пробормотал:
– Вы меня отпустите? Даже если я не отвечу?
– Да.
– Что-то я вас… Ну хорошо-хорошо, спрашивайте.
Глядя ему в глаза Фандорин медленно произнес:
– Помнится, вы называли меня д-другом. И говорили, что вы навеки мой должник. Потом вы предали меня, хотя я доверился вам. Скажите мне, искренний человек и поклонник Пушкина, неужели служение отечеству оправдывает любую подлость?
Сирота напряженно хмурился, ожидая продолжения. Но продолжения не было.
– Всё. Вопрос задан. Можете на него не отвечать. И п-прощайте.
Поклонник Пушкина снова сделался красен. Видя, что Фандорин поднимается, воскликнул:
– Постойте, Эраст Петрович!
– Let us go (идемте –
– Я не предавал вас! – быстро заговорил Сирота. – Я поставил Дону условие: вы должны остаться в живых!
– После этого его люди несколько раз пытались меня убить. Погибла женщина, которая была мне дороже всего на свете. Погибла из-за вас. Прощайте, искренний человек.
– Куда вы? – крикнул ему в спину Сирота.
– К вашему покровителю. У меня к нему счет.
– Но он убьет вас!
– Как так? – Титулярный советник обернулся. – Ведь он обещал вам оставить меня в живых.
Сирота бросился к нему, схватил за плечо.
– Эраст Петрович, что мне делать? Если я помогу вам, я предам отечество! Если я помогу отечеству, я погублю вас, и тогда я подлец, мне останется только покончить с собой! – Его глаза зажглись огнем. – Да- да, это выход! Если Дон Цурумаки вас убьет, я покончу с собой!
В окоченевшей душе Фандорина шевельнулось слабое подобие чувства – это была злоба. Раздувая эту чахлую искорку в надежде на то, что она разрастется в спасительное пламя, титулярный советник процедил:
– Да что это вы, японцы, чуть какая моральная трудность, сразу кончаете с собой! Будто подлость от
