объяснил Василий Савельевич. – Они любят не только валерьянку, что общеизвестно, но и другие травки и микстуры. Вот Силы Зла и забрались в мой саквояж. А я так устал, что и не заметил.
– И хоть бы кошка была путная – толстая да ласковая, – посетовала Аннушка, – а то ведь огрызок злобный. Кроме доктора, никого к себе не подпускает, шипит гадюкой, ворует, да кусается еще хуже всякой собаки!
Доктор презрительно хмыкнул, и от этого Аннушка совсем разошлась:
– Что вы хмычете, что вы хмычете, вот ни стыда ни совести! Ведь барышню чуть не угробила ваша гадина, а вам и горя мало!
– Будет тебе, Аннушка, браниться. Так нельзя, – укоризненно прервала девушку Аглая Тихоновна, – то, что произошло с Полей, – несчастливая случайность, и винить в этом бедную бессловесную тварь – глупо и жестоко.
Глава 7
Кошка, будто обидевшись, вырвалась из рук Василия Савельевича и скрылась. Доктор хмурился. Аннушка сердилась. Аглая Тихоновна была явно огорчена. А Геля – Геля изнывала от любопытства.
Так это, значит, из-за кошки с Полей случилось несчастье? Умереть-уснуть, как интересно!
Но вечер вопросов и ответов, похоже, закончился.
Спохватившись, что время за полночь, Василий Савельевич отослал Полю, то есть Гелю – ах, неважно! – спать.
Но секретный агент Фандорина твердо решила разузнать все до конца (иначе ведь все равно не уснуть). Дождавшись, когда Аннушка принесет обязательный стакан молока на ночь, схватила ее за руку:
– Аннушка, миленькая, хорошенькая, расскажи мне про тот день. Как я упала? И при чем тут кошка? И что…
– Ну, застрекотала! – Аннушка улыбнулась. – Сорока как есть, сорока-трещотка, – но тут же прошептала, опасливо оглянувшись на дверь: – Неужто и впрямь ничего не помните?
– Ни вот столечко! – уверила ее девочка.
– Да и стоит ли рассказывать? Вдруг разволнуетесь, да худо вам станет, да снова головка заболит? – словно бы сомневалась Аннушка, но сама уже присела на край кровати, и Геля поняла – расскажет, непременно расскажет! Чтобы окончательно рассеять ее сомнения, сказала, напустив на себя важный вид:
– Разве ты не помнишь, что говорил папа? Нужно мне все рассказывать, и тогда память непременно вернется. Не-пре-мен-но!
Аннушка хихикнула:
– Бог с вами. Слушайте. Только рассказывать-то особенно и нечего.
В ту пятницу вы из гимназии вернулись и бегом в столовую, с маменькой здороваться. Обычная ваша манера – носитесь как угорелая, и нет с вами никакого сладу. Двадцать раз вам было говорено – воспитанные барышни не бегают, а ходят, да толку чуть, – Аннушка вздохнула и поправила Гелино одеяло, – а тут, как на грех, гадина эта и шасть вам под ноги! Это уж у нее заведение такое – трех шагов не сделаешь, чтоб четырежды об поганую тварь не запнуться! Вы-то ее всегда боялись – вот и отпрянули, поскользнулись, и со всего разбегу – хрясь! – затылком о порог. Аж звон пошел…
– То есть я споткнулась о кошку и упала? Всего-то навсего? – разочарованно протянула девочка.
– Ну вы скажете – «всего-то навсего», – обиделась Аннушка. – Уж мы страху натерпелись! Кинулись к вам, а вы лежите ни жива, ни мертва, глазки не открываете.
Хотела я вас поднять, а маменька ваша не позволила. Говорит, не тронь, Аннушка. Если человек так упал и сознания лишился – то, может, у него кость в голове треснула или шейные позвонки повредились. Отправляйся за Василь Савельичем, да поспеши.
Я юбки подхватила и бегом в участок. Телефонировать долго – пока соединят, пока подзовут, а участок вот он, в двух шагах.
Только в участке доктора не было.
– Где? – спрашиваю.
– Ушел.
– Куда ушел?
– А кто ж его знает. Сказал, ежели что спешное, так мальчонку за ним послать.
– Какого мальчонку?
– Да бойкий такой, вихрастый, у церквы Трех Святителей ошивался.
Я к церкве, а там мальчонков этих с дюжину. Православные за ради пятницы в храм валом валят, Святых Даров причаститься, вот пострелята хитрованские и попрошайничают – промысел у них такой.
Однако вижу личность одного мне вроде как знакомая. Пригляделась – и точно. Прынц ваш чумазый.
– Какой еще принц? – озадачилась Геля.
– Ох, горе горькое, – Аннушка жалостливо вздохнула. – Не помните? Крутился у нас под окнами, вошь трущобная. Все дожидался, пока вы из дому выйдете. Дождется, застынет чуть поодаль и пялит зенки. Уж и городовой его с бульвара гонял, и дворник – без толку.
Я, был грех, дразнила вас – поздравляю, мол, до чего ж завидный кавалер! А уж пригож да наряден – вместо соболя бить можно.
Очень вы сердилась и на меня, и на ободранца бедного, хоть он, по чести говоря, к обиде вашей был ни при чем. Все язык мой…
– Ну, Аннушка, рассказывай дальше! – нетерпеливо прервала причитания девушки Геля.
– Так вот. Подхожу к нему. Знаешь, – спрашиваю, – где господина Рындина сыскать? Доктора?
А он:
– Может, и знаю. А вам-то что, тетенька?
– Я тебе дам тетеньку! – говорю. – Веди меня к доктору сей же час, с дочкой у него несчастье.
Он аж вскинулся:
– Что ж вы тогда тут расставились, как больная корова! Бегим!
И припустились мы вниз по переулку, да через площадь, к ерошенковскому дому. А у меня в голове стучит – пятница, тринадцатое, пятница, тринадцатое… Ох и страшно там! Век бы не видать. Внизу воровской трактир, а в верхнем этаже – ночлежка.
Ну я, знаете, не робкого десятка. Укрепилась сердцем и ничего, иду за этим крысенышем.
Лестницы темные, грязные, со стен течет, а, стесняюсь сказать, вонь – как в зверинце.
Людей тьма-тьмущая, спят вповалку на дощатых нарах, а какие – и на полу, в тряпье.
Мальчонка головой повертел и потащил меня в дальний угол. Гляжу – и точно, за рогожкой, на низком топчане в три доски лежит страсть какой тощий, больной господин (сразу видно – из образованных, хоть и в таком месте), а рядом сидит Василь Савельич.
– Ничего, – говорит, – Алексей Кондратьевич, мы еще повоюем!
– С кем прикажете воевать? – силится улыбнуться тот. – Водка да чахотка – вот мои погубители. И больше никто.
Тут Василь Савельич нас приметил, сразу с пациентом распрощался, завернул меня на выход и только уж на площади спросил:
– Кто? Что?
Я ему – так и так, мол, Поля упала и сильно головой зашиблась. Без памяти лежит. Доктор, ни слова не говоря, развернулся, да как наддал к дому – едва я за ним поспевала.
Вы как лежали на пороге, так и лежите, маменька ваша на полу подле вас в голос не плачет, да от этого только страшнее. Доктор вас осмотрел и говорит жене – самую малость рассечена кожа на затылке. Шейные позвонки не повреждены и затылочная кость цела.
– Разве ты можешь быть уверен? – тихо так спрашивает Аглая Тихоновна.
