– Ты кто ему – брат? – спросил городовой, тоже пробившийся сквозь толпу.
– Брат, – кивнул хулиган.
– А вы, барышня, беретесь доставить пострадавшего в больницу?
– Да. Меня извозчик дожидается, – ответила Геля.
– Так что, господа хорошие, шапито закрыто, расходитесь, кто к делу касательства не имеет, – зычно выкрикнул городовой, обращаясь к толпе. – Пааапрашу рррразойтись! Прошу вас, мамаша, двигаться по своим делам, с вас одной затор на пол-улицы. И вы, любезный…
Так, мало-помалу, всех и разогнал.
Мальчонка на ступеньках дрожал и всхлипывал, но в голос не плакал. Хулиганистый оборванец присел рядом:
– Сильно зацепило?
– Не, вроде не сильно, – неуверенно ответил тот. – Только руку больно, мочи нет…
– Терпи. Не девка – слезы лить, – отрывисто бросил верзила. На Гелю он совершенно не обращал внимания, даже не смотрел, но не стоять же столбом? Она и спросила:
– А тот, что в Трехсвятительском был, тоже брат?
– У меня таких братьев… – пробормотал драчун и сплюнул на сторону. Подхватил мальчишку под локоть, тот стал приподниматься, но тут же повалился обратно на ступеньки:
– Ой, руку жгет! И в башке мельтешение какое-то…
– Ништо, не пузырься. Давай на закорки мне, за шею зацепись.
На закорки тоже не получилось.
Геля терпеливо дождалась, пока эти двое исчерпают все доступные возможности, и скромно сказала:
– Может быть, все-таки на извозчике? Я помогу отвести мальчика к коляске.
– В больницу не поеду! – испугалась жертва ДТП.
– Чего ты боишься, дурачок? В больнице тебе помогут. А не хочешь в больницу – поехали к моему папе. Он тут недалеко работает… то есть служит. Доктор Рындин его фамилия.
Рослый хулиган выпрямился и, наконец, взглянул на Гелю.
Лучше бы он этого не делал – девочка и прежде не испытывала к нему ни малейшей симпатии, а теперь и вовсе обозлилась. Он смотрел на нее сверху вниз – и дело было совсем не в росте. Он смотрел на нее как… Как Василий Савельевич на свою кошку! С добродушной, снисходительной улыбочкой, словно перед ним стояла не замечательно красивая, нарядная, почти уже совсем взрослая барышня, а маленькая, несмышленая зверушка! Следовало сейчас же поставить наглеца на место, но от возмущения слова никак не находились. Наглец тем временем снова сплюнул и лениво проговорил:
– Шли бы вы домой, барышня хорошая. На фортепьянах играть. Мы тут сами.
Девочка вспыхнула, а наглый переросток продолжал как ни в чем не бывало:
– Доктор – он все одно Шкрябу в больницу определит. А оттуда в приют заберут. Это уж будьте- нате.
Геля так и не смогла придумать достаточно язвительную реплику, чтобы сбить спесь с заносчивого типа. Несомненно, причиной такой заминки послужили ее доброта, здравомыслие и прекрасное воспитание. Разве сейчас подходящее время для ссор? Бедный мальчик серьезно ранен, и она, Геля, должна ему помочь. А на этого хама ей плевать. Девочка твердо решила быть милой и с преувеличенным интересом спросила:
– Шкрябу? Это его так зовут или фамилия такая?
– Кто б его звал. А кличут Шкряба, – насмешливо сузил глаза хулиган.
«Ага, это у него кличка», – сообразила Геля. Стало ужасно интересно, какая же кличка у этого несносного замарашки.
– А тебя как… кличут?
– Ну, Щур, – нехотя процедил он.
«Щур – потому что щурится все время, – догадалась девочка и тут же раздраженно подумала: – Верблюд бы больше подошло. Плюется как дурак». Верблюдом не стала обзываться, чтобы не выходить из образа. Спросила про важное:
– В приют? Вы что, бездомные? Так, может, и хорошо, что в приют?
– Мы – люди вольные. Приюты ваши в гробу видали, – Щур надменно задрал подбородок. А Геля – Геля едва удержалась, чтобы не треснуть его по этому подбородку – да вот хоть своей прелестной бархатной сумочкой. Рассудительность и милота давались все труднее. Но актерское мастерство – не вздохи на скамейке. Девочка совладала с собой и решила не спорить. Вот еще, только время терять с этим придурком. Сейчас отвезет их, а потом найдет Василия Савельевича и все ему расскажет.
– Ладно. Поедем к этой, как ее, бабе Ясе, – и Геля улыбнулась самой милой улыбкой, на которую только была способна.
– Не дойти мне самоходом, – поддержал ее Шкряба, жалобно глядя на Щура.
– Шут с ним, – решился упрямец, – где она, коляска ваша?
Геля огляделась. Коляска стояла там же, где она ее оставила, чуть поодаль. Девочка помахала извозчику, и тот подъехал к самой церкви.
– Вдвоем мы его поднимем? – спросила Геля у хулигана. Тот отрицательно качнул головой:
– Сам.
Подхватил все же Шкрябу на руки и, задыхаясь от натуги, потащил.
– Подмогнуть? – забеспокоился сердобольный извозчик.
– Сам, – упрямо пропыхтел Щур, подсаживая мальчика в коляску.
– Дак что, куда? В морозовскую али в ольгинскую?
– В больницу не поеду! – снова крикнул Шкряба.
– Поедем, куда скажешь, – успокоила его Геля. – Куда вас, кстати, везти?
Щур хмуро посмотрел на нее и буркнул:
– «Утюг» знаете?
– Э, нет. Прощенья просим, барышня, на Хитровку не поеду. Разденут, разбуют и пустят голым бегать – обнакновенное дело. Вылазь, шкет, или давай до больницы, – запротестовал извозчик.
– Он боится, что из больницы в приют заберут, – сказала Геля, стараясь разобраться, что к чему. Про Хитровку папа (Николас) рассказывал – там одни бандиты живут. А Рындин (тоже теперь папа) вроде как там работает (то есть служит). Хитровская рвань и босяки – это, значит, они и есть. Ага…
– Это, канешно. В приюте оно не мед, – задумчиво протянул извозчик, поглядывая на мальчишек с искренним сочувствием. Щур насупился, покосился на Шкрябу, который забился в самый угол кожаного диванчика, и неохотно проворчал:
– Не тронут тебя на Хитровке, дядя, не боись.
– Полюбил волк кобылу, жаниться обещал, – хмыкнул тот.
Щур окинул его долгим оценивающим взглядом. Потом вдруг улыбнулся во весь рот и заговорил – не так, как прежде – будто нехотя, а бойко и даже весело:
– Не тронут. Ты чего ж, не знаешь, кого возишь?
– А мне что, у кажного пачпорт спрашивать?
– Скажешь тоже – пачпорт, – усмехнулся босяк и хитровская рвань. – В пачпорте разве ж что дельное пропишут? Ты меня спроси, я тебе все в лучшем виде растолкую. Эта барышня, – он указал на Гелю широким жестом, словно они стояли на сцене, – Аполлинария Васильевна, родная дочка самого доктора Рындина! На Хитровке его очень обожают, потому как святой человек.
– Так уж и святой, – усомнился извозчик.
– А то. Ежели кто нуждается – так никому от него отказу нет. Ни самой голытьбе завалящей, ни фартовым, ни даже беглым, кто в розыске. Очень он докторской присяге верный. Ни черта не боится, никем не гнушается, лазит хоть в подвалы Кулаковские. Сам видал.
– Ой ли? Да как же его, сердешного, не порезали, тама же такого отребья, прости-осподи…
– Я ж тебе толкую – святой человек. Большое уважение ему от обчества за это. Да и поди его, порежь – он боксом своим аглицким кому хошь харю разворотит. Вона было раз, Корень на него попер по пьяному
