Глава 11
Через десять минут, много через пятнадцать Гелю доставили к ярко освещенному парадному дома на Покровском бульваре.
– Добрый вечер, – кивнула дворнику, но тот вместо ответа вылупился так, словно у нее рога выросли.
Оглядела себя – ну, конечно. Пальто грязное, еще и в темных пятнах крови – испачкалась, пока Шкрябу туда-сюда таскали.
Поднялась на третий этаж, толкнула дверь – ура, не заперто! Может быть, удастся проскользнуть незамеченной.
Ничего не вышло. Сперва в прихожей материализовались Силы Зла, окинули Гелю холодным взглядом. Потом и Аннушка:
– Слава богу, нашлась пропажа! Где ж вас… – и сразу, как разглядела пятна, бросилась к ней: – Поля, лапонька моя, что стряслось?
– Ничего, Аннушка, это не моя кровь. Одного мальчика сбила лошадь, и я отвезла его домой, – честно, хотя и лаконично, ответила девочка. Врать не было сил.
– Час от часу не легче! Пошла по шерсть, вернулась стриженной, – всплеснула руками Аннушка.
Помогла раздеться, запихнула в ванную, а потом уложила в постель.
– А где мама? – сонно спросила девочка. Очень хотелось, чтобы рядом посидела Аглая Тихоновна – сказала что-нибудь утешительное, и вообще.
– Так нет ее, ушла, – затараторила Аннушка, подтыкая Геле одеяло. – Доктор-лютеранец днем телефонировал – известил, что вы на прогулку отправились (да к слову, еще строго-настрого запретил вас дома держать), вот она и насмелилась отлучиться – дамы-то с попечительства Хитрова рынка уж совсем без нее извелись, весь телефон оборвали…
Геля собиралась спросить, что еще за попечительство такое, но не успела. Уснула.
Спала беспокойно.
Приснился усатый дядька с младенцем – те самые францы-фердинанды, портрет из журнала. Фотография была живой, как в Daily Prophet: младенец громко ревел, а дядька его тряс – типа укачивал. Внезапно налетел ветер, перевернул страницу, едва не вырвав журнал из Гелиных рук, и она увидела фотографию еще одного, незнакомого дядьки в белом мундире и орденах, но откуда-то знала, что он тоже франц-фердинанд, а точнее, Франц Фердинанд Карл Людвиг Йозеф фон Габсбург, эрцгерцог д`Эсте. Заголовок вопил крупными буквами: «Час назад в городе Сараево застрелен наследник австрийского престола! Над Европой нависла угроза войны!», и тут же послышались выстрелы, дядькин мундир стал красным, а из живой фотографии наружу – снова – хлынули крысы – сонмы, полчища крыс.
Геля завизжала – и проснулась. Долго сидела, вздрагивая от каждого шороха и гадая, не перебудила ли своим криком весь дом.
Но никто не прибежал – значит, крик тоже приснился. Была самая середина ночи – глухая, темная пора, и девочка подумала, что ни за что больше не уснет, – везде ей мерещился красноватый отблеск крысиных глаз и шорох гадких крысиных хвостов.
Но неожиданно пришла утешительная мысль – Силы Зла! В доме, где кошка, ни мышей, ни тем более крыс быть не может.
Оставаться в кровати было слишком страшно, и Геля, стараясь не шуметь, выбралась из комнаты, тайно надеясь найти Василия Савельевича спящим на диване в столовой. Нет, она конечно же не стала бы его будить, просто посидела немножко около, пока не отпустит страх. Но в столовой было пусто, только тикали часы, да, поскрипывая, вздыхала мебель. Из окон падали отблески уличных фонарей, и темнота от этого казалась глубже – словно под креслами притаились темные мрачные сны – и с крысами, и еще с чем похуже. Геля не решилась налить себе воды из графина, стоявшего на столике у окна, а поплелась на кухню.
Достала из ледника холодного молока и с ногами забралась на стул.
Про убийство эрцгерцога она вспомнила страшное – с этого началась Первая мировая война, и не в какой-то там Европе, а в России. Или Россия просто принимала участие в этой войне? Ах, без интернета не вспомнить. Но Геля точно помнила, что война началась в 1914 году! То есть
Девочка напрягла память, стараясь вспомнить все о начале двадцатого века, но, увы, новейшую историю в лицее еще не проходили, а сама она мало интересовалась этим временем, потому что это время для мальчишек. Всякий там прогресс, самолеты, сверхпроводимость, химическое оружие и – войны-войны- войны. Первая мировая. Потом – октябрьский переворот (так мама говорила, а папа – революция). Потом гражданская война. Да ужас, вообще.
Сначала Геля испугалась за себя – вдруг война начнется прямо завтра? Но Люсинда бы ее обязательно предупредила, значит, еще не скоро. Год ведь вон какой длинный!
Потом вдруг испугалась за других – Аглая Тихоновна, Аннушка, Василий Савельевич, как же они? Ведь живут и даже не знают, какие испытания их ждут совсем скоро! И что же с ними будет? Надо их предупредить!
Тут же застонала сквозь стиснутые зубы – никак этого не сделать. Пусть в новейшей истории она разбиралась не слишком, но античную-то знала! Была такая прорицательница, Кассандра, которая предсказала Троянскую войну, но ее никто не захотел слушать. Так это в Древней Греции, где к прорицателям относились всерьез, это была, можно сказать, престижная профессия. А здесь, в России двадцатого века, кто поверит девочке, у которой к тому же не все в порядке с головой?
Геля заметалась по кухне – что делать? Она, оказывается, успела полюбить всех в этом доме, а теперь вдруг их убьют, а она ничем не может помочь! Чуть не расплакалась, но плакать одной в темноте, как грустному привидению из английского замка, было невыносимо. Хотелось прижаться к кому-нибудь, кто пожалеет, или научит, что делать, или утешит.
Разбудить Аннушку? Геля боялась, расплакавшись, обо всем проговориться. Но оставаться одной не было сил, и девочка, измученная кошмарами и бесплодными муками совести, ни на что не рассчитывая, а только от одного отчаяния, отворила дверь черной лестницы, опустилась на порог и, глотая слезы, позвала:
– Кис-кис-кис… – твердо зная, что никто к ней не придет.
Но милосердная тьма сгустилась у ее ног, сверкнула изумрудными звездочками, потерлась теплым боком о колени.
Давясь слезами, Геля подхватила Силы Зла, даже не подумав, что кошка может ее исцарапать, а то и укусить, и потащила в свою комнату. Забравшись под одеяло, прижала кошку к себе крепко-крепко, но тут чудеса закончились – зверек вырвался из рук.
Геля снова всхлипнула. Но кошка никуда не ушла, а улеглась на Гелин бок, поверх одеяла, положила ей подбородок на плечо и замурлыкала. Никакие крысы, конечно, не осмелились бы явиться теперь даже в Гелины сны, и все страшные мысли тоже поблекли, отступили. И, убаюканная мурлыканьем сторожевой кошки, девочка уснула на этот раз крепким, спокойным сном.
Проснулась поздно – уже из столовой доносились резковатый голос Василия Савельевича и позвякивание чашек. Кошки и след простыл, а может, ее и вовсе не было – приснилась.
Геля спрыгнула с кровати, и тут вдруг безмятежное утро разбил Аннушкин вопль:
– Щур! Щур! Василь Савельич! Щур! Да чтоб тебя, зараза!
Пришел! Не обманул! – обрадовалась Геля. – Наверное, вчера все же не смог, а сегодня вырвался! И мимо дворника как-то проскользнул! Ах, какой молодец!
Схватила шаль, бросилась к Аннушке – объяснить, что кричать не надо, что у мальчика важное дело.
