Резерфорда. Он не раз ставил перед своими учениками недостижимые цели, объясняя это так: «Я знаю, что он работает над абсолютно безнадежной проблемой, зато эта проблема его собственная, и если работа у него не выйдет, то она его научит самостоятельно мыслить и приведет к другой проблеме, которая уже не будет безнадежной».
– Над какой же идеей работает Розенкранц?
– Не забивай себе этим голову, – отмахнулась Фея, – исследования Розенкранца слишком сложны. У меня нет времени читать тебе университетский курс химии, а без этого ты едва ли сможешь разобраться в вопросе. Поняла?
– Поняла, – вздохнула Геля.
В следующий раз Геля шла к флигелю ученого вовсе не так храбро, как в первый. Волновалась – а как ее встретит Розенкранц? А что она ему скажет? Как объяснит свой визит? Долго мялась у двери. Постучала, но никто не открыл. Тогда уж – будь что будет – вошла и поднялась в мансарду.
Григорий Вильгельмович, растрепанный, смешной, в брезентовом фартуке и черных нарукавниках, колдовал над какими-то пробирками. Заслышав шаги, поднял голову, близоруко прищурился:
– Милая моя феечка! Да вы ли это! А я, признаюсь, боялся, что вы мне приснились! – подбежал к Геле рысцой и ткнул в ее сторону локтем. – Простите, руки не подаю! Лабораторная привычка, знаете ли! Приходится работать с вредными веществами, знаете ли!
Гостья робко пожала предложенный локоть и потупилась. Она была смущена.
– Ах, как я рад! – дребезжал ученый. – Хотите чаю? Только вот, знаете, от меня прислуга вечно разбегается! Но не угодно ли пройти на кухню? У меня все попросту, знаете ли…
Геле было угодно, и они спустились в маленькую уютную кухню.
Григорий Вильгельмович тщательно ополоснул руки, развел примус, взгромоздил на него большой, видавший виды чайник и присел на краешек стула, умильно поглядывая на Гелю:
– Не могу похвастаться, что ловко справляюсь с хозяйством, знаете ли, но чай заваривать умею. В Манчестере снимал комнату у одной милой дамы, она меня и научила. А секрет всего лишь в том, что надо не жалеть заварки и вовремя доливать в чайник кипятку, никогда не оставляя его пустым!
Геля не нашлась, что ему ответить, и вежливо улыбнулась.
– Ну же, не смущайтесь! – подбодрил ее ученый. – Смущаться следует мне – я неумелый химик! Без вашей бесценной подсказки, знаете ли, я так и топтался бы на месте!
– О какой подсказке вы говорите? – деланно удивилась ведущая актриса лицейской студии. Надо отдать должное Люсинде – это она посоветовала Геле уверить Розенкранца в том, что ничего такого она ему не говорила. «Не будем красть у ученого веры в его гениальность и не будем делать его еще более сумасшедшим, чем он есть», – со свойственной ей резкостью сказала Фея Снов.
– Как это о какой? – совершенно искренне удивился Розенкранц. – Элементы разного атомного веса могут обладать идентичными химическими свойствами… Припоминаете?
– Да что вы, Григорий Вильгельмович, откуда же мне знать такие вещи? Я всего лишь в четвертом классе учусь, – скромно потупилась Геля.
– Да-да, конечно, что же это я… – смутился ученый.
Чайник на огне сердито подпрыгнул и запыхтел. Григорий Вильгельмович заварил чай, расставил на столе посуду в сложном геометрическом порядке. Повисло неловкое молчание. Геля мучительно соображала, что бы такое сказать, но Розенкранц вдруг, воинственно поправив очки на носу, произнес:
– Чудо – вот что произошло. Обыкновенное чудо. Приходилось ли вам слышать о том, что идея Периодической таблицы явилась Дмитрию Ивановичу Менделееву во сне?
Геля с энтузиазмом закивала.
– Открытие Периодического закона и создание таблицы элементов, знаете ли, колоссальное научное достижение, заложившее основу современной химии! – Григорий Вильгельмович вскочил и нервно закружил по кухне, сопровождая свои слова чрезвычайно оживленной жестикуляцией. – Однако именно чудо является самым тяжелым элементом в Периодической таблице! Даже крошечное количество его останавливает время, знаете ли! Сам Менделеев рассказывал, что увидел эту таблицу после того, как не спал несколько ночей подряд – работал, пробуя сформулировать результаты своей мыслительной конструкции, бесконечно тасуя карточки с названиями элементов, раскладывая их, как пасьянс. Но все было тщетно. Дойдя до крайней степени нервического истощения, Менделеев забылся тяжелым сном, и перед его взором выстроилась схема, где все элементы были расставлены как нужно!
– Настоящее чудо! – испуганно вставила Геля. Григорий Вильгельмович, как сказали бы в двадцать первом веке, выглядел несколько неадекватным.
– Нет! – прогремел ученый так, что Геля подпрыгнула на стуле. – Это еще не чудо! Представьте себе локомотив, который мчится на полном ходу! Остановить его возможно не сразу, еще некоторое время он будет двигаться по инерции. Так и утомленный ум даже во сне продолжает мучительно искать решение задачи. Это вполне объяснимо. Чудо, или, говоря рациональным языком, счастливая случайность, состоит в том, что Дмитрий Иванович, проснувшись, успел записать на клочке бумаги то открытие, которое подарила ему Фея Снов!
– Как, и ему тоже? – изумленно выдохнула Геля. Похоже, что все тайны Люсинды выеденного яйца не стоят. Каждый паршивый химик был в курсе ее шалостей.
– Не только ему! – воскликнул Розенкранц. – Например, Фридрих Кекуле увидел во сне змею, кусающую себя за хвост, после чего смог ясно представить и описать строение молекулы бензола!
Геля напряглась – еще и змея. Нет, они все сговорились, точно! Ей это надоело, и она спросила прямо:
– А ваше открытие – тоже подарок Феи Снов?
– Разумеется! – радостно подтвердил Григорий Вильгельмович. – О, сколько нам открытий чудных преподносит страна грез! Беда лишь в том, что в эту страну человек из реального мира может попасть только во сне. Но стоит переступить границу бодрствования, как он напрочь забывает все те удивительные вещи, которые видел и понял! Такова природа человеческой психики. Но ваше столь своевременное появление позволило мне ухватить удачу за хвост. Сон мой плавно перетек в явь, и загадка, над которой я бился так долго, была разрешена! Это истинное чудо, а вы, знаете ли, моя маленькая Фея Снов!
– Я? Фея Снов? – Геля прыснула, представив, как возмутилась бы Люсинда, если бы узнала, что посланница в прошлое узурпировала, пусть невольно, ее титул.
– Конечно! Кто же еще? Вы – мой счастливый талисман, и я верю, что вы принесете мне удачу, любезнейшая… эээ… мнэ… – Григорий Вильгельмович вдруг замялся, ужасно покраснел, поправил очки, отчего те еще больше перекосились, и, наконец, промямлил: – Вы должны простить мою проклятую рассеянность, любезнейшая… эээ… любезнейшая… мнэ…
Свежеиспеченная Фея Снов поняла его затруднение и подсказала:
– Меня зовут Поля.
– Поля? Полина?
– Аполлинария.
– Аполлинария… эээ…?
– …Васильевна.
– Ах, Аполлинария Васильевна! – Розенкранц с облегчением рассмеялся. – Дочь Васи Водкина? Я вас помню совсем еще крошкой!
«Вот ведь, врет и не краснеет», – подумала Геля, но на всякий случай кивнула.
– Я всегда был очень привязан к этому дому и ко всем его обитателям, – продолжил уверять ее Григорий Вильгельмович, – и к Петру Петровичу, и к Сереже, и к Мишеньке, и к Васе… Вот сейчас тут Верочка с мужем… Но моя проклятая рассеянность, знаете ли…
– Да-да, конечно, – охотно согласилась Геля, едва сдерживая смех. – Нас, Водкиных, слишком много. Я сама иногда запутываюсь и не могу припомнить всех тетушек, дядюшек и кузенов.
– Правда? – Розенкранц взглянул на нее с трогательной благодарностью. – Тогда я вам признаюсь, что тоже… запутываюсь. Иногда. Вы не сердитесь?
– Ну что вы.
