– Мамоньки мои! Василь Савельич! Василь Савельич! – во всю глотку завопила Аннушка и бросилась обратно в дом.
– Что стряслось, Анна Ивановна? Что вы кричите, как больной слон? – послышался из столовой голос доктора.
– А вот что! – Запыхавшаяся Геля ввалилась в столовую. – Папочка, она нашлась!
– Силы Зла? Ты нашла Силы Зла? – Доктор содрал с носа пенсне, протер платком и взгромоздил обратно. – Ты не ошиблась, голубчик?
– Базиль, что ты говоришь? Ну как она могла ошибиться? – вступилась за дочь Аглая Тихоновна.
– Ай да Поля! Ай да молодец! Ведь никто не верил, а она все же нашла! – разливалась Аннушка.
– Мало ли в Москве черных кошек? Поля могла ошибиться! – упорствовал Василий Савельевич.
Девочка торжественно, как драгоценную вазу, передала доктору Силы Зла.
Но Силы Зла не были драгоценной вазой и от такой бесцеремонности разразились негодующим воплем.
– Точно она, – насмешливо заметила Аннушка, сложив руки на груди.
– Несомненно. Не-сом-нен-но! – отозвался доктор, стараясь удержать извивающуюся кошку. – Кто бы мог надеть на нее ошейник? Эта кошка никогда не отличалась, с позволения сказать, покладистым нравом…
– Да уж, от семи собак на распутье отгрызется, – проворчала Аннушка себе под нос.
Василий Савельевич ловко стащил с кошки ошейник и стал исследовать. Кошка обиженно сжалась у него в руках, бросая на всех присутствующих неодобрительные взгляды.
– Только посмотри, Аглаша! – воскликнул доктор через минуту. – Резиновый ошейник, без застежки, и надпись странная. Что бы это могло значить?
– Не вижу ничего особенного. Ты просто не бывал в зоологическом магазине Бланка, Базиль, – ответила Аглая Тихоновна и передала ошейник изнывающей от любопытства Аннушке. – Там продают и куда более странные вещи.
– Неужели? – удивился Василий Савельевич.
– Новомодный английский ошейник, и всего-то, – со знающим видом подтвердила Аннушка. – А резиновый – для гигиены. Уж вы, как доктор, должны бы понимать… Я такие сто раз видала. Не на кошках, понятно, на левретках…
– Дайте, дайте же и мне посмотреть, – не выдержала Геля и чуть не силой отняла ошейник у Аннушки.
И застыла.
Аннушка, без сомнений, врала – только чтобы уесть доктора. Ничего подобного она не могла видеть. Потому что это был никакой не ошейник. А браслет. Силиконовый браслет кислотного розового цвета, из тех, что продаются в лавочках для туристов. Вернее, будут продаваться лет сто спустя.
Браслет с надписью I love Moscow 2012.
Глава 24
К Розенкранцу Геля конечно же не пошла. Следующим был экзамен по алгебре, и девочка зубрила, не спуская с рук Силы Зла.
Кроме того, она собиралась лечь спать пораньше. Ей срочно надо было поговорить с Люсиндой Грэй. Только Фея могла объяснить, откуда взялся этот браслет.
Силы Зла мурлыкали без остановки, и с первой частью плана никаких проблем не возникло – Геля уснула даже раньше, чем собиралась.
Зато со второй…
В эту ночь Фея ей так и не приснилась. Не приснилась и на следующую, и через три ночи, и через неделю. Вероятно, снова подвел ее Slumbercraft, и в связи произошел сбой.
Хотя, возможно, волшебный аппарат Люсинды был ни при чем, а виновата как раз Геля. Вернее, не Геля, а экзамены. Ей приходилось столько всего учить, что даже ночью математические формулы и немецкие глаголы сильного спряжения настырно лезли ей в голову. «Если линия АВ равна линии DC, то линия EF…» – и так далее, и так далее, до тех пор, пока не наступит утро.
Где уж бедному сонолетику было пробиться через всю эту чушь? Но ведь и Геля не могла все бросить и выспаться! Тем более, что остался всего один экзамен.
И кто бы мог подумать, что человек способен всерьез ненавидеть каких-то там мертвых римских императоров? Однако после экзамена по истории именно это с Гелей произошло. Она всей душой возненавидела Нерона, Ульпия Траяна, Каракаллу, в общем, всю эту банду древних мертвецов. А также местного историка Ивана Демьяновича, хотя этот был жив и ни разу не император.
Ее папа (который Николас) тоже был историком, и вот он полагал, что тупая, бездумная зубрежка недопустима, что изучать историю следует вдумчиво, понимая причины и следствия событий, а вот Иван Демьянович по прозвищу Овсяный Кисель… Ах, да что там. Коротко говоря, он считал ровно наоборот.
И Геля, как и большинство девочек, провела бессонную ночь за этой самой зубрежкой. Теперь казалось, что ее мозги набиты кирпичной крошкой, глаза засыпаны песком, и впервые за все пребывание в 1914 году голова у нее действительно ужасно болела.
Однако и последний экзамен был сдан на отлично (будь проклята эта история во веки веков, вернется домой, попросит маму перевести ее в балетную школу), и Геля сонной мухой ползла по бульвару в сторону дома.
Под аркой ее поджидал Щур. Девочка слегка ожила – какая лапочка все же, ни одного экзамена не пропустил! Геля улыбнулась, нырнула в подворотню, и мальчишка галантно вручил ей букет (то есть, конечно, пучок) молодой морковки.
– Ой, это мне? Спасибо! – радостно пискнула Геля, но тут же, как следует разглядев Щура, пискнула уже от испуга.
Вся левая сторона лица у него была багрово-синей, ухо распухло, а на скуле подсыхали свежие ссадины.
– Умереть-уснуть! – ахнула Геля. – Ты что, снова подрался? С кем?!
– Не дрался я. Бабка гневается, – Щур отдернул голову, не давая к себе прикоснуться.
– Это она тебя?! Ужас какой, – вся сонливость слетела, и Геля, закипая бешенством, прошипела: – Вот я папе скажу! Нет, лучше я сама ее задушу! – Выдохнула и отчеканила: – Сама. Сейчас же. Пойдем.
– Пустое, – отрезал Щур, почти силой впихнув Геле в руки пучок (то есть букет). – И не ревите, Христом-богом прошу…
Геля закивала, потянула из пучка морковку, но тут же, не сдержавшись, тоненько заныла, с жалостью глядя в лицо мальчишке.
– Эх, ну, сам виноват, – скривился Щур, – зря такой приперся…
– Ты виноват? Ты?! – снова вспылила девочка. – Не ты, а эта ужасная, злая, нехорошая старуха!
– Да не по злобе она! Со страху. – Щур оперся спиной о шершавую стену, понурился. Так и говорил, глядя в землю. – Боится бабка, что я с господами спутаюсь и ее одну кину. Она старенькая, хворая – пропадет без меня. Вот и бесится – страшно ей. А я… Эх! – и не договорив, махнул рукой.
– Но как же быть? – Геля нервно стала грызть морковку, одну за другой.
– Не берите в голову. Мало меня били?
– О, думаю, более чем достаточно, – едко заметила Геля. – Пойдем, может, по дороге придумаем, как успокоить твою бабушку.
Щур не двинулся с места. Покраснел, еще ниже склонил голову и смущенно забормотал:
– Попросить хотел… Только вы уж не серчайте. Ни к чему нам покуда вместе светиться. Бабка прознает, а ей и без того довольно. К Вильгельмовичу приходите, там и свидимся. Лады? – он умоляюще посмотрел на Гелю.
– Это что же, – она едва сдерживала смех, – твоя бабушка считает, что я оказываю на тебя дурное
