— Ну, это просто… Через Беневоленского, конечно. Вы не представляете, какие пухлые личные дела хранятся в отделах кадров! Там все сказано — про бывших жен, про взрослых детей… Так он нашел Веру. После неудавшейся кражи в музее ей нельзя было оставаться в Плескове. Она переехала в Петербург, но здесь у нее никого и ничего не было — ни жилья, ни работы. Она была в бедственном положении и не смогла отказаться. Но потом, когда ее ввели в курс дела, она поняла, что после кражи картины эти люди, чтобы не оставлять свидетелей, убьют и Беневоленского, и ее саму. Никто за ней не стоит, никто за нее не вступится, никому она не будет нужна… Она занервничала, высказала свои подозрения, вы это слышали, Надежда Николаевна.
«Откуда он знает?» — спросила сама себя Надежда.
Старик хитро улыбнулся, как будто услышал вопрос, и продолжил:
— Один из подручных
Луций Ферапонтович ненадолго замолчал.
— Ошибка этого мерзавца в том, что он взял себе в помощники уголовников… — продолжил он после небольшой паузы, — хотя на самом деле его ошибка в том, что он посмел поставить себя выше… посмел покуситься на имущество Того, кто владеет этой картиной, да и всем этим музеем…
— Вы имеете в виду вашего спонсора? — догадалась Надежда.
— Вы очень проницательны, Надежда Николаевна. — Старик усмехнулся и снова стал похож на портрет графа Калиостро.
В это время дверь музея распахнулась.
Все присутствующие повернулись и увидели на пороге Анатолия Васильевича Беневоленского.
— Чем обязан? — Луций Ферапонтович взглянул на часы. — Сегодня ведь не вторник!
— Совершенно верно. Но я хотел с вами очень серьезно поговорить… сегодня я просматривал счета…
— Как кстати! — Старик засиял. — Я тоже хотел с вами поговорить. И у меня сегодня по странному совпадению тоже день расчетов. — Он повернулся к Соне и спросил ее: — Как вы считаете, деточка, должен Анатолий Васильевич заплатить по счетам?
— Обязательно, — мрачно кивнула девушка.
— По каким счетам? — раздраженно проговорил Беневоленский. — Это вы мне давно не платите!
— Что вы говорите? — ахнул Луций Ферапонтович. — Не платим? Да не может быть! — Он снова достал из кармана часы на цепочке. — Посмотрите-ка сюда…
— Куда еще? — недовольно пробормотал Беневоленский. — Мне некогда…
— Не беспокойтесь, я вас сильно не задержу. Взгляните только, который час? — Луций Ферапонтович поднес часы к глазам Беневоленского. Тот удивленно взглянул на циферблат, и взгляд его словно остекленел.
Старик снова начал ритмично раскачивать свои часы, негромко приговаривая:
— Раз-два, трын-трава! Три-четыре, харакири! Пять-шесть, просто месть! Семь-восемь, скоро осень!
Взгляд Анатолия Васильевича перемещался вслед за качающимися часами.
Луций Ферапонтович проговорил негромким завораживающим голосом:
— За все, батенька, рано или поздно приходится платить! За грехи молодости, за боль, причиненную близким людям, за сломанные судьбы! И у вас как раз наступило время окончательных расчетов. Завтра, батенька, вы придете в прокуратуру и напишете заявление, где подробно укажете, как присвоили две квартиры, которые институт строил для своих старейших сотрудников, как брали откаты у строительной фирмы «Невстрой» и у клининговой компании «Чистая душа», как отмывали деньги, как укрывали доходы от налогов… Возможно, вам зачтут явку с повинной. Так поняли — завтра, прямо с утра. Там принимают с десяти. А сейчас вы можете проснуться. Девять-десять, там вас взвесят!
Беневоленский захлопал глазами, тряхнул головой и удивленно огляделся.
— Ох, что же я тут время теряю, когда у меня совещание с подрядчиками? Ну, значит, я к вам зайду во вторник!
— Заходите! — проговорил вслед ему Луций Ферапонтович. — Если, конечно, будете свободны.
— Кто же вы такой? — удивленно спросила Надежда Николаевна, едва дверь музея закрылась за Беневоленским.
И тут же устыдилась своего невежливого вопроса, к тому же и так все было ясно.
— Не совсем тот, о ком вы думаете… — рассмеялся старик, — для меня было бы великой честью считать себя близким Ему…
— Неужели вы… — Надежда Николаевна перевела взгляд на портрет графа Калиостро.
— Возможно, — лукаво ответил старик, — раз уж вы улавливаете некоторое сходство… Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.
Соня открыла дверь двенадцатой палаты и оторопела — палата была пуста, тумбочка и стол сдвинуты с мест, с кровати сняты простыни. Посредине стояло ведро с водой — уборщица вышла на минутку.
Соня прислонилась к стене, потому что ноги ее буквально подкосились. Все это означало только одно — маму все-таки перевели обратно в ту ужасную четвертую больницу. Ведь она же звонила вчера и просила подождать хотя бы несколько дней, она обязательно достанет денег!
Соня рванулась из палаты и едва не сбила с ног входившую няньку.
— Где больная Северцева? — закричала она. — Куда вы ее дели?
— Не знаю я ничего… — нянька отводила глаза, — у врачей спрашивай, они знают…
Такое поведение няньки заставило Сонино сердце биться еще сильнее. Она побежала по коридору и наткнулась на врача.
— Где моя мама? — Вопрос получился детским, но доктор внимательно к ней пригляделся и, надо думать, узнал.
— Вы по поводу больной Северцевой? — спросил он. — Тут, видите ли, такой случай…
— Она жива? — спросила Соня упавшим голосом, губы отказывались ей повиноваться.
— Жива… — врач помедлил, — но в тяжелом состоянии, она в реанимации…
— Ее убили? — ахнула Соня.
— Ну что вы… это инсульт…
Соня оттолкнула доктора и понеслась по коридору.
— Туда нельзя! — Сестра пыталась оттащить ее от двери реанимации, но подошедший доктор махнул рукой — пустите, можно…
Мама лежала на высокой кровати. Глаза ее были закрыты, и вокруг не было никаких приборов. Лицо худое и бледное, как обычно, но выражение совсем другое — не было на нем прежнего отрешенного равнодушия, теперь лицо было спокойным и умиротворенным.
— Она спит? — Голос у Сони предательски задрожал.
И вдруг мама открыла глаза. Глаза были не пустые, ко всему равнодушные, сейчас они были живые. Они беспокойно двигались на лице, ища кого-то. И остановились на Соне.
— Мама, мамочка! — Соня без сил опустилась на стул, подставленный сестрой.
— Побудьте с ней! — мягко сказал доктор и вышел из комнаты, сопровождаемый сестрой.
Соня взяла худую безвольную мамину руку и поднесла к губам. Слезы текли по ее щекам не переставая.
Сквозь слезы она увидела, что мама чуть заметно улыбается. Мама ничего не говорила, но смотрела так ласково, что все было понятно и без слов…
«Доченька моя, какой же ты выросла красавицей! Как я рада, что ты у меня есть! Ты не беспокойся обо мне, все будет хорошо… Ты вспоминай меня и за все прости… И не горюй сильно, все пройдет…»
Губы мамы зашевелились.
Соня наклонилась ближе и сумела разобрать едва слышные слова:
— Как у нашего кота были красны ворота… а мы песенку споем с моей доченькой вдвоем…
С последними словами мама закрыла глаза. Лицо ее было спокойно, в нем проступила былая
