последовать за смелым животным.
Старыгин двигался вперед крошечными неуверенными шажками, прижимаясь к скале и стараясь не смотреть вниз, в головокружительную глубину каньона. Стоит только посмотреть туда – и он не справится с притягательной силой смерти.
Дмитрий сжал зубы и сделал шажок, и еще один… овца прошла здесь, значит, и он пройдет!
Шаг за шагом, метр за метром он продвигался по отвесной стене, и впереди слышалось ободряющее постукивание овечьих копыт. Скосив глаза назад, он увидел скальную площадку, которую недавно покинул. Его посетила малодушная мысль – не вернуться ли туда, не подождать ли, пока кто-нибудь придет ему на помощь? Может быть, кто-то из проезжающих по дороге над обрывом все же услышит его крик?
Но его уже отделяло от площадки примерно двадцать метров. Двадцать ужасных, головокружительных метров над бездонной пропастью. Так что нечего и пытаться вернуться, нужно идти вперед и только вперед!
Овца негромко заблеяла, словно подбадривая его.
Старыгин собрал в кулак всю свою волю и двинулся быстрее.
Внезапно левая нога утратила опору, соскользнула с тропинки… Дмитрий сжал зубы, вцепился в крошечные неровности скалы, задержал дыхание.
Прошло несколько секунд. Он пока еще был жив и держался за скалу. Медленно вдохнув, он нашарил ногой следующий каменный выступ и перенес на нее тяжесть тела.
Откуда-то спереди послышался цокот копыт и негромкое ободряющее блеяние.
И снова он крошечными шажками двинулся вперед, стараясь не глядеть под ноги и не думать, как долго продлится это жуткое путешествие и куда в конце концов приведет его тропинка над пропастью.
Еще несколько шагов…
Старыгин снова попытался нашарить опору левой ногой – но впереди не было никакого выступа, нога повисла в пустоте. Он попытался отступить, чтобы оглядеть склон и понять, как двигаться дальше – но на этот раз ему не удалось сохранить равновесие: из-под правой ноги выкатился камень, он окончательно лишился опоры и соскользнул с карниза.
Вот и все…
Дмитрий Алексеевич не успел додумать эту трагическую мысль до конца, потому что, вместо того чтобы сорваться в пропасть и закончить свою жизнь в головокружительном полете, он всего лишь съехал, обдирая ладони, по крутому каменистому склону и упал на заросшую жесткой травой поляну.
Несколько секунд Старыгин лежал на животе, вдыхая смолистый, терпкий запах сухой травы и осознавая самую простую и в то же время самую невероятную истину: он все еще жив! Несмотря на все чудовищные опасности, выпавшие на его долю за последние дни, он все еще жив!
Это было ни с чем не сравнимое, пьянящее ощущение – быть живым, вдыхать чистый горный воздух, напоенный смолистым ароматом трав и кустарников.
В следующую секунду он вспомнил о Марии, о том, как ее уносил загадочный планерист – и вся радость жизни мгновенно померкла. Даже солнечный свет, казалось, поблек и потускнел.
Старыгин перевернулся на бок и увидел все ту же овцу, которая мирно щипала траву в нескольких шагах от него.
А чуть дальше стоял человек.
Самый настоящий, живой человек!
Старыгин готов был обнять и расцеловать его, хотя внешность незнакомца совершенно не располагала к такому бурному проявлению чувств.
Это был старик.
Впрочем, сказать о нем, что он старик, – значило ничего не сказать.
Старыгину показалось, что незнакомец стар, как окружающие их горы, стар, как само время. Стар, но вовсе не дряхл. Во всей его нескладной, сгорбленной, как ствол дерева, фигуре чувствовалась сила. Темная от солнца и ветра кожа была словно выдублена стихиями и изрезана глубокими морщинами, как кора тысячелетней оливы. Густые, короткие, с зеленоватым отливом волосы плотно покрывали голову, как мох покрывает ствол дерева. Длинные руки свисали до колен, словно мощные сучья. И только глаза, маленькие, глубоко посаженные и голубые, как море в полдень, казались живыми и по-детски любопытными. Старик был одет в выгоревшие холщовые штаны и длинную кожаную безрукавку, ветхую и вытертую.
– Buenos dias! – приветствовал Дмитрий старика по-испански.
Тот не ответил и даже не шелохнулся. В первый момент Старыгин подумал, что незнакомец не слышит его, а может, даже и не видит, настолько он погружен в свои вековые думы. Однако через несколько секунд старик медленно повернулся и зашагал прочь, сделав Дмитрию знак следовать за собой.
Кофейная овца послушно потрусила вслед за хозяином, и Старыгину ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Тем более что до сих пор смирное животное вело его к спасению.
Поляна, на которой они находились, располагалась в ложбине между двумя скалистыми массивами. Там, куда шел старик, возвышалась высокая скала, формой напоминавшая поднявшегося на задние лапы медведя. Старик поравнялся с этой скалой и свернул за нее.
Подойдя вслед за ним к скале, Старыгин тоже обошел ее и увидел маленькую приземистую хижину, сложенную из замшелых валунов и крытую соломой. Рядом с хижиной журчал ручей, над соломенной крышей вздымался едва заметный дымок.
При виде этой хижины Дмитрий понял, насколько он устал, проголодался и как сильно измучен жаждой. Он подошел к ручью, опустился перед ним на колени, как молящийся прихожанин в храме, и припал губами к серебряной, журчавшей в своем каменном ложе воде.
Вода была такой холодной, что заломило зубы, и такой вкусной, что Старыгин не променял бы ее ни на какое, даже самое лучшее вино из погребов Бордо или Бургундии. Он чувствовал, что с каждым глотком усталость отступает и тело наполняется силой и бодростью. Недаром, подумал он, у многих народов есть предания о живой воде.
Напившись, он поднялся и оглянулся.
Старик стоял на пороге хижины, глядя на гостя с прежним детским любопытством. Увидев, что гость напился, он знаком пригласил его в хижину.
Дверь была такой низкой, что, для того чтобы войти внутрь, Старыгину пришлось согнуться.
В хижине было полутемно – свет проникал сюда через единственное маленькое закопченное окошко. В углу пылал древний очаг, сложенный, как и хижина старика, из крупных валунов. В котелке над очагом что-то варилось, аппетитно булькая. На толстой, черной от копоти потолочной балке сушились пучки душистых трав, связки дикого чеснока и какие-то коренья.
Старик придвинул к очагу шаткий стул, уселся перед огнем и знаком показал Дмитрию, чтобы тот сел рядом.
Старыгин молча повиновался.
Он сел на второй стул, по другую сторону очага.
Овца, тихонько войдя в хижину, улеглась на земляной пол возле хозяина, и старик ласково погладил ее, запустив пальцы в курчавую шерсть.
Старыгин уже уверился было, что хозяин хижины – глухонемой, и больше не предпринимал попыток заговорить с ним, поэтому был немало удивлен, когда тот внезапно проговорил, доставая из деревянного ларя огромный каравай хлеба:
– Давненько у меня не было гостей!
Однако еще больше удивился Старыгин, когда до него дошло, что старик говорит на чистейшей латыни. Причем, насколько мог судить Дмитрий Алексеевич, это была не сухая академическая латынь научных текстов и комментариев, а живой, звучный язык обитателей Рима, легионеров Цезаря и земледельцев древней Италии.
Он хотел задать естественный вопрос, но не успел: хозяин отрезал огромный ломоть хлеба, положил на него увесистый кусок домашнего сыра и протянул гостю.
Забыв обо всех своих вопросах и сомнениях, Дмитрий вонзил зубы в первобытный бутерброд и даже заурчал от удовольствия, таким вкусным он оказался.
Старик тем временем отрезал еще один кусок хлеба, поменьше, посолил его и протянул овце. Та благодарно проблеяла и принялась деликатно поедать угощение с хозяйской ладони.
